Беатриче Ченчи. Франческо Гверацци

лавры убираются. Куда мне отвезти девушку?

      – Во дворец к герцогу, или в один из его виноградников, какой он укажет…

      – Ну, уж это не дело, эчеленца. Если полиция пронюхает, она прежде всего кинется в дом синьора герцога. Так вы лучше постарайтесь нанять какой-нибудь виноградник вдали от города, только употребите на это кого-нибудь не из ваших.

      Граф посмотрел в лицо Олимпию и как-то странно улыбнулся, как будто подсмеиваясь, что тот его не понял; потом сел у конторки и стал писать. Разбойник сделал герцогу несколько кратких и грубых вопросов. Тот отвечал ему, как потерянный: он чувствовал, что им вертели, как буря вертит листьями; он чувствовал себя во власти тех змей, которые влекут к себе животных с тем, чтоб погубить их; ему хотелось противиться, хотелось бежать и он был не в силах. Злой дух победил, добрый ангел удалялся, закрыв лицо крыльями. Граф, хотя и занятый письмом, не мог не видеть победу порока над добродетелью простодушного молодого человека.

      – Когда ж за дело? – спросил он вдруг.

      – Сообразив хорошенько, я вижу, что ранее завтрашней ночи я не буду в состоянии, – отвечал Олимпий.

      – Завтра ночью, а! Да ты разве не знаешь, что песочные часы, которыми страсть меряет время ожидания, это все равно, что факел, с которого падают огненные капли на сердце бедного любовника? Ты старишься: уж это не прежний Олимпий. Прежде тебе можно было отпечатать на лице: cito ac fidelis, этот девиз священного римского суда, который, впрочем, не мешает ему тянуть дела также долго, как осаду Трои, и произносить беззаконные приговоры. Итак вместо рыси удовольствуемся шагом: на завтра…

      Минуту спустя, наклонившись к герцогу, он спросил:

      – Хотя по природе я избегаю всякого нескромного любопытства, однако не могу устоять против желания знать имя вашей возлюбленной, герцог?

      – Лукреция…

      – А! Лукреция. Это что-то роковое, право, что Лукрециям суждено кружить наши римские головы. Креция, Крециучиа, Крецина, я горю любовью к тебе и утром и вечером…

      Закончив писать, он встал, говоря:

      – Олимпий, тебе верно надо отдохнуть и потому пора идти. Смотри, чтоб никто тебя не видел, когда будешь выходить из моего дома. Марцио!

      Марцио вошел.

      – Марцио, проводи Олимпия по потаенной лестнице в калитке сада, которая выходят в переулок. Прощай; не забывай.

* * *

      – Как поживаешь, кум? – спрашивал Олимпий, потрепав Марцио по плечу.

      – Как Богу угодно, – ответил довольно сурово Марцио.

      – Ого, да ты не узнаешь меня что ли, Марцио?!

      – Я, нет…

      – Посмотри на меня хорошенько и ты увидишь, что тебе покажется то же, что и мне.

      – А что тебе кажется?

      – Мне кажется, что мы составим великолепную пару серег в ушах у госпожи виселицы.

      – Олимпий, это ты?

      – Дух виселицы производит то же действие, как уксус к носу: просветляет ум и возвращает память…

* * *

      – Граф, – начал запинаясь