По ту сторону рифта. Питер Уоттс

сам это и предложил.

      – Понимаю.

      – Чтобы мы могли поговорить, – добавляет Дикс.

      – И о чем же ты хочешь поговорить?

      Он утыкается взглядом в пол и пожимает плечами.

      Я встаю и подхожу к нему. Он напрягается, но я качаю головой и развожу руками.

      – Все нормально. Нормально. Приваливаюсь спиной к стене и сползаю на пол, рядышком с ним.

      Несколько минут мы просто сидим.

      – Как же давно это случилось… – говорю я наконец.

      Он недоуменно смотрит на меня. Что вообще означает «давно» в нашем-то случае? Я делаю еще одну попытку:

      – Знаешь, говорят, будто такой вещи, как альтруизм, не существует.

      Его глаза на мгновение стекленеют, затем в них вспыхивает паника; я догадываюсь, что он пытался запросить в системе определение и потерпел неудачу. То есть мы и в самом деле одни.

      – Альтруизм, – начинаю объяснять я. – Бескорыстие. Когда расстаешься с чем-то сам, чтобы помочь другому. – Кажется, он понимает. – Говорят, будто любой бескорыстный поступок в конечном счете сводится к манипуляциям, родственному отбору, взаимным выгодам и тому подобным вещам, но это заблуждение. Я…

      Закрываю глаза. Это трудней, чем я ожидала.

      – Я была бы рада просто знать, что с Каем все нормально, что Конни в порядке. Даже если бы ничего от этого не выгадывала, если бы мне это чего-то стоило. Даже если б не оставалось ни единого шанса встретиться с ними еще хотя бы раз. За такое можно заплатить почти любую цену – лишь бы знать, что с ними все хорошо. Лишь бы верить, что с ними все хорошо.

      С ней ты виделась пять сборок назад. С ним не попадала в одну смену от самого Стрельца. Ну и что? Они же просто спят. Может, в следующий раз.

      – Поэтому вы и не проверяете, – медленно выговаривает Дикс. На нижней губе у него пузырится кровь; он, похоже, не замечает.

      – Да, не проверяем.

      Только вот я проверила, и теперь их нет. Оба сгинули. Остались лишь заимствованные у них нуклеотиды, которые Шимп утилизировал в виде этого неполноценного и неприспособленного создания, моего сына. Мы с ним единственные теплокровные существа на тысячи световых лет, и как же мне сейчас одиноко.

      – Прости меня, – шепчу я, а потом наклоняюсь и слизываю запекшуюся кровь с его разбитых губ.

      Когда-то на Земле – тогда еще существовала некая Земля – водились такие мелкие зверьки, которых называли кошками. Одно время и у меня был кот. Бывало, я часами смотрела, как судорожно подергиваются во сне его лапки, усы и уши – это он преследовал воображаемую добычу в каких-то неведомых декорациях, которые рисовал его спящий мозг.

      У моего сына такой же вид, когда Шимп червем вползает в его сны.

      Это даже почти и не метафора – все буквально: кабель присосался к его голове, словно какой-то паразит; поскольку беспроводной адаптер выжжен, информация поступает по старому доброму оптоволокну. Или, скорее, ее закачивают насильно: яд просачивается в голову Дикса, а не наоборот.

      Меня здесь быть не должно. Разве я только что не закатила скандал, когда вторглись в мое личное пространство? («Только