По ту сторону рифта. Питер Уоттс

речь как таковую не тянет. Тут скорее… крик, что ли.

      Он отчасти прав. Информации, может, и немного, но достаточно. Мы здесь. Мы умные. У нас хватает мощи, чтобы к целой звездище прикрутить световой регулятор.

      Может, не такое уж и хорошее это место для сборки.

      Я поджимаю губы.

      – То есть Солнце приветствует нас. Ты это хочешь сказать?

      – Вероятно. Приветствует кого-то. Но для Розеттского сигнала[4] этот чересчур прост. Это не архив, самоизвлечения не происходит. Не Бонферрони, не Фибоначчи[5], не пи. Даже не таблица умножения. Перевод строить не на чем.

      И все-таки за сигналом стоит разум.

      – Нужно больше информации, – заявляет Дикс, показывая себя блестящим знатоком очевидностей.

      Я киваю.

      – Фоны.

      – Э-э-э, а что с ними?

      – Выстроим их в систему. Из кучки слабых глаз соорудим один зоркий. Так будет быстрей, чем налаживать обсерваторию отсюда или переоборудовать какую-нибудь из фабрик на месте.

      Его глаза округляются. Какое-то мгновение он кажется испуганным, непонятно с чего. Но мгновение проходит, и Дикс снова дергает головой.

      – Но ведь мы слишком много ресурсов отнимаем у сборки, верно?

      – Верно, – соглашается Шимп. Я сдерживаю смешок.

      – Если тебя так волнуют сроки сдачи, Шимп, то прими в расчет, какой потенциальный риск представляет разум, способный контролировать мощность излучения целой звезды.

      – Не могу, – признается он. – У меня недостаточно информации.

      – У тебя вообще нет информации. О сущности, которой теоретически по силам зарубить всю нашу миссию на корню, если она пожелает. Так что, думаю, нам стоит хоть что-то разузнать.

      – Хорошо. Фонам назначены новые задачи.

      На ближайшей перемычке высвечивается подтверждение, и в пустоту уносятся инструкции со сложной последовательностью танцевальных па. Через шесть месяцев сотня самовоспроизводящихся роботов плавно выстроится в импровизированную наблюдательную решетку; возможно, спустя еще четыре у нас найдется что обсудить и помимо вакуума.

      Дикс таращится на меня с таким видом, словно я прочла магическое заклинание.

      – Может, он и управляет кораблем, – поясняю я, – но вообще-то туп как пробка. Иногда приходится буквально разжевывать.

      Дикс выглядит слегка оскорбленным, но удивления скрыть не может. Он этого не знал. Не знал.

      Черт, да кто занимался им все это время? Кто за это в ответе?

      Не я.

      – Поднимите меня через десять месяцев, – говорю я. – Я опять на боковую.

      Как будто и не уходила. Забираюсь на мостик – а Дикс стоит на прежнем месте, всматривается в экран. DHF428, распухший красный шар, заполняет весь тактобак, обращая лицо моего сына в дьявольскую маску.

      Дикс едва удостаивает меня взглядом. Глаза у него круглые, пальцы дергаются, словно под током.

      – Фоны его не видят.

      Я еще слегка заторможена после разморозки.

      – Чего не в…

      – Сигнал!

      В

4

По аналогии со знаменитым Розеттским камнем – плитой, обнаруженной в Египте в 1799 году. На камне один и тот же по смыслу текст записан тремя различными способами – древнеегипетскими иероглифами, египетским демотическим письмом и на древнегреческом языке. Находка камня позволила исследователям расшифровать древнеегипетскую письменность, которая до той поры оставалась загадкой.

5

Подразумеваются неравенства Бонферрони и числа Фибоначчи, важные элементы математической науки. Последовательность Фибоначчи тесно связана с понятием «золотого сечения».