Я отвечаю за все. Юрий Герман

но промолчал.

      – Так вот, – слегка откашлявшись, начала Золотая. – Может, это записать в виде протокола или как у вас это тут называется? Наверное, тебе, Август Янович, документ нужен с подписью…

      Он отрицательно помотал головой, снял и протер очки с толстыми стеклами, закурил папиросу.

      Валя тоже закурила. И в пятидесятый по крайней мере раз услышал Штуб историю чудовищной акции фашистов, называемой «Мрак и туман XXI». Но сейчас все было иначе, настолько иначе, что Август Янович положил перед собой на стекло лист бумаги и записал несколько фраз сокращенно, почти формулами, понятными только ему самому.

      – Сколько лет было тогда твоему мальчику? – перебил он вдруг Валю.

      – Жене? Одиннадцать, двенадцатый.

      – Он не из фантазеров? Ты только не обижайся, Валюша, есть мальчишки-выдумщики, это отличная порода, в данном же случае мне точность необходима.

      – Нет, – маленькими глотками отхлебывая чай, ответила Валя, – он никогда не выдумывал. Да и разве придумать такое возможно?

      – Женя один-единственный спасся?

      – Когда фашисты вломились и Постников начал в них стрелять, мой Женя выскочил на лестничную площадку. Он видел, что Постников выстрелил несколько раз, и побежал по коридору, когда Постников уже упал.

      – По какому коридору? – спросил Штуб.

      – По коридору второго этажа онкологической клиники. Оттуда был лаз на чердак, стремянка железная. Женя туда и юркнул, он ловкий был очень мальчик, даже несмотря на болезнь… Саркома…

      Валя на мгновение отвернулась, видимо, больно было и тяжко вспоминать.

      – Но они ведь здание подожгли? – спросил Штуб.

      – Ты что, мне не веришь? – вспыхнула вдруг Золотая.

      – Я тебе верю, – спокойно ответил Штуб, – но мне самому надобно себе картину полностью уяснить.

      Золотая поставила стакан на стол и спросила:

      – Может быть, ты мне не хочешь верить? Это ведь тоже важно. Для меня тогда узнать про Постникова было радостью. Я думала, что для тебя это будет… ну если не счастье, то, допустим, положительный факт. Ты же словно бы сопротивляешься.

      – Ты желаешь, чтобы я воскликнул «какое счастье»? – осведомился Штуб. – Ты от меня непременно эмоций требуешь, Валя? Но ведь я всегда такой был – байбак, еще в редакции вы меня довольно обидно дразнили по этому поводу. Так уж давай так с тобой условимся и напоследок: если мне восклицать, то я на это не способен нисколько. Если же методически и точно, без вспышек и прекраснодушия, без воплей и патетики дело делать, то на это я, кажется, способен и на этом не сорвусь. Тебе мои восторги нужны или реабилитация имени Постникова?

      Валя ответила, что, конечно, реабилитация. Ей сделалось, видимо, неловко за свою вспышку, она раздавила в пепельнице окурок и спросила, не глядя на Штуба, знал ли он сам лично Постникова.

      Штуб ответил, что несколько раз видел.

      – А Аглаю Петровну Устименко?

      – Знал хорошо, – угрюмо ответил Штуб.

      – И что ты по поводу нее думаешь? – осведомилась Валя.

      – Ты