Взломанная вертикаль. Владимир Коркин (Миронюк)

гоп-компания ездила за красной смородиной и грибами. Рантов живо изобразил, как он высыпал со дна корзины бабы Вари ягоды, пока та умывалась в ручье, а на их место натолкал мох и траву.

      – Представляете, братцы-кролики, – заливался он кривозубо смехом, – перебирает это Степановна вечерком у кострища дары природы и, по всему видать, довольнёшенька. Потом зырь, а низ корзины пророс травой-муравой да мхом. Вертит головой, ничего не поймёт, куда треть ягод ускакала. Умора! Охх-хха-ха! Не могу, умора!

      Сдержался Стражин, не накостылял по шее Рантову. Только прочёл про себя молитву-оберег, как учила родная бабушка Аня. Не стал ввязываться в грубый скандал, а то и драку. Все ж тот старше лет на десять. Вальку он вообще недолюбливал. На то у него были причины. Год назад на имя Виссариона в редакцию поступило необычное письмо. Некая Александра сообщала, что читает все его статьи, с упоением. И она, когда Стражин приходит в цех деревообрабатывающего комбината брать у кого-то интервью, от волнения не знает, как ей быть, и убегает, куда глаза глядят. В конце послания девушка приглашала Стражина придти в субботу на свидание в городской парк. В конверте лежало фото. Со снимка открыто глядела миловидная девушка. На обороте надпись: «кого л-ю, тому дарю». И карандашом приписка: «Я буду на пятой скамейке от качелей, возле большой берёзы». Письмецо вывело Виссариона из душевного равновесия. Прямо гром среди ясного неба! Ну, как же! Первое объяснение в любви! Причем, самой девчонки. Это не просто пикантно, это захватывает, манит. Перечитав строки эпистолы, он невольно подметил погрешности стиля, шероховатость изложения, некую навязчивость, свойственную скорее натурам грубоватым, чем тонким. Но в целом послание написано искренне. Это и сбило поначалу с толку молодого газетчика. Сперва, опешив от неожиданности, ему подумалось, а вдруг и вправду в него влюбилась эта девушка. «Чем чёрт не шутит, – размышлял он. – Что я, образина какая! Нормальная внешность. В меня разве нельзя втюриться?!» На самом деле. Разве Виссарион, молодой пышущий здоровьем, порядочный человек, симпатяга, неплохой журналист, в душе эстет, не достоин любви? Почему бы и нет. Кто из нас в молодости не мечтает о любви возвышенной, чистой, прозрачной, как струи лесного родника. О такой любви, чтобы самый неприхотливый придорожный цветок, пусть и пыльный, казался самым чудесным в мире, чтобы мираж-мечта обрела горячую плоть и кровь, чтобы любовь была без оглядки. От облика той незнакомки веяло детской непосредственностью, лишь что-то неуловимо печальное читалось во взгляде, полурассеянном, полупристальном. Отчего-то в душу Стражина вкралось сомнение. Интуиция? Может быть. Уж очень профессионально для Сетарда сработан снимок. Такой портрет не по силам любителю, да и городскому фотоателье, не баловавшему горожан качеством фотографий. «Не приложил ли руку Рантов? – внезапная догадка осенила Виссариона. – Нет. Это же по-настоящему подло», – отбросил он эту мысль. Для подобного розыгрыша нужен повод, а Стражин его не