Шаг сквозь тень. Томаш Кенч

меня эта музыка слишком депрессивна. Я смотрел на Мэй, как она тонет в бокале с мартини. Смотрел на блеск ее черных глаз. Она прикладывала губы к бокалу и смотрела на меня исподлобья. Ее черные тонкие волосы опадали вниз. Тогда я хотел, что бы это мгновение замерло. Просто остановилось.

      Мы долго сидели внутри и вышли из клуба уже затемно. На улице возле клуба было полно молодых и пьяных людей. Джинсовые мальчики, худые девчонки с глазами, полными теней, эксцентричные старики, словно вампиры, питающиеся витальной энергией чужой молодости.

      Мэй слегка опьянела. Ее тело покрывали мурашки, появившиеся от ночной прохлады. Я обнял ее.

      – Тебе холодно, Мэй?

      Я придвинулся ближе. От нее пахло сигаретами, лицо было заплаканным. Я обнял ее, в ответ она прижала меня к себе и сказала:

      – Я не хочу домой, Бадди.

      Я снял с себя пиджак и накинул его на плечи Мэй. Она держала меня за руку и вглядывалась прямо в глаза, будто силясь вытянуть из них что-то.

      – Поедем на пирс, поедем к океану. Поедем куда-нибудь, Бадди.

      Мы сели в машину и поехали по «пятому» через Анахайм, в сторону Сан-Диего; ехали несколько часов, слушая музыку, но доехали только до Сан-Клемент. Я ехал туда потому, что чувствовал, – мы оба туда хотим. Эта ночь была наполнена нами. Пальмы подступали почти к самому океану. Не было видно ни души. Я свернул с дороги и поехал по песку, пока почва не стала сырой, выключил мотор. Мэй взглянула на меня так, что я решил выйти из машины, пока мои ноги еще не совсем вышли из-под контроля.

      На лице Мэй появилось беспокойство, и тут я заметил едва уловимое сходство ее с убитой. Вцелом черты лица Мэй были более изящны, чем у Лам, и напоминали ее лишь отчасти. Я вгляделся в них повнимательнее: испуг в светло-карих глазах, блестевших при свете уличных фонарей. Ее руки дрожали. Ветер трепал волосы Мэй, и я придерживал ее, следя за тем, как она осторожно ступала по песчанику на своих тонких каблуках. Затем она сняла их, и дальше мы шли уже спокойно, обняв друг друга.

      Мы смотрели на океан, слушая его рокот. Он шумел внутри нас. Я никогда не вернусь назад. Нью-Йорк не обо мне. Я хочу раствориться здесь, в этом пейзаже, стать его частью. Ракушками на побережье. Ничего больше. Стоя на берегу океана, понимаешь действительный масштаб своей личности. Это лечит и освобождает от лишних вопросов, одевает намордник на зубастую пасть твоего эго. Бродить по берегу, смотреть на валуны, белоснежные гривы волн или в ту точку, где океан сливается с небом.

      Мэй посмотрела на меня, а затем, приоткрыв рот, оглядела океан.

      – Расскажи мне о себе, – попросила она.

      – Вряд ли это будет интересно.

      – И все же.

      Я улыбнулся.

      – Долгое время я жил в Нью-Йорке, затем перебрался в Лос-Анджелес из-за проблем с отцом. Здесь меня взял на работу мой дядя, кем-то вроде помощника. И вот я очутился здесь, рядом с тобой, расследую убийство, подумать только…

      – А чем ты занимался в Нью-Йорке?

      – Да ничем, в общем-то. Я, конечно, учился в школе, занимался боксом. Не знаю даже… У меня и друзей-то толком нет,