Шаг сквозь тень. Томаш Кенч

ногам.

      – Да, я помню… Ее, кажется, расчленили, – ответил я.

      – И вырезали ей буквально все: половые органы, разрезали пополам тело, лицо, просто ужас. Жуткое убийство.

      – Ну, а она здесь при чем?

      – Говорят, что она часто бывала в баре отеля «Сесиль».

      – И что же?

      – Ну, Элизабет Шорт – она и есть Черная Далия. А дочь Далии из «Темной воды» – Сеси. Как отель «Сесиль».

      – Ты просто смотришь очень много фильмов.

      Я взглянул на Мэй и увидел, как она чуть заметно стиснула губы.

      – Ты хочешь меня обидеть?

      – Нет, Мэй. Просто, это же Лос-Анджелес, все питаются одними и теми же историями. После таких кошмаров написать сценарий для фильма ужасов сущие пустяки. И я не исключаю, что сценаристы специально втискивают в фильм такие аллюзии. Это вроде как ключи для тех, кто в теме. Что-то вроде игры для посвященных.

      – И ничего больше?

      – Думаю, что ничего.

      Квадратные у дорог, прямоугольные – на крышах домов, рекламные щитки кричали каждый о своем. Красивые лица с белоснежными улыбками. Реклама, казалось, отражалась в самом воздухе. Блестящие автомобили, светофоры, дрожащие силуэты людей сливались в чудесный напиток, который я поглощал глазами. В его вкусе мне грезился запах будущего, без нищих и калек. Справа от нас показались две забегаловки, видом своим напоминающие ювелирные лавки, примыкающие к отелю «Сансет Тауэр». Длинные, несколько ярдов в ширину.

      – Говорят, что Джон Уэйн держал корову на балконе своего пентхауса, чтобы каждый день пить свежее молоко, – сказал я, глядя на витрины отеля, и Мэй звонко рассмеялась.

      Я припарковал машину в одном из переулков недалеко от «Рокси», и мы пошли по бульвару Сансет в сторону клуба. Навстречу нам шли толпы праздно гуляющих людей, которые на ходу жонглировали своими телефонами, стаканчиками с кофе и газетами. И мы плыли против течения, широких улыбок и безмятежных взглядов, пока не нашли нужное здание.

      Кирпичные стены клуба были выкрашены в черный цвет. Вывеска, тяжелая металлическая дверь – все было черным. Мы зашли внутрь и протиснулись в зал по узкому, разрисованному граффити коридору. Играл гранж. Мы сели за круглым столиком, накрытым грязноватой красной скатертью. Грязь на ней была заметна даже в темноте клуба. Мэй заказала Дайкири. А я – голубой «Джонни Уокер».

      – И в сублимальное программирование ты тоже, конечно, не веришь, Бадди?

      – Во что, прости?

      – В с у б л и м а л ь н о е п р о г р а м м и р о в а н и е. – Мэй повторила это словосочетание отчетливо, проговаривая каждую букву.

      – Я, если честно, даже не знаю, что это.

      Ее широко раскрытые черные глаза на миг прояснились, и она снова улыбнулась своей красивой кокетливой улыбкой:

      – Оно заключается в том, что к человеку применяют технику программирования его на определенные действия, путем убеждения, которое реализуется ниже порога его сознания.

      – Типа, могут склонить его и к убийству?

      – Да.