1977. Александр Александрович Скок

легион. К сожалению. Там, за этими лицами, света точно нет. Как и веры в светлое будущее.

      Мой батя застал распад Союза, когда был в самом расцвете сил, а затем пережил девяностые… Страшное было время, и многих оно погубило, а тех, до кого его костлявая рука не дотянулась забрать в небытие, остались перекошенными изнутри. Души их были разорваны, измучены, изуродованы. На лицах не было света. И некогда было его взращивать в своих детях – нужно было выживать, как-то крутиться, чтобы не умереть с голоду, чтобы хоть как-то подняться с колен. А дети росли сами по себе. И это тоже было страшное время. Те, кто выжил, внутри были искореженные, как и их родители. И света в их лицах тоже не было. Нет его у меня, и у Юльки, и у Женьки и у остальных моих друзей.

      Я тяжело вздохнул и свернул во дворы, решив взглянуть, какими они были в СССР. Шел вдоль пятиэтажки, оглядываясь по сторонам. Дворы мало чем отличались от тех, что я видел в своем времени в Армавире. Те же самые пятиэтажки, те же подъезды. Разве что машин у подъездов было меньше, ни мусора, ни пустых пивных бутылок на земле. И запустения здесь тоже не ощущалось. В остальном… плюс-минус одно и то же.

      Впереди, через два подъезда, группа собак налетела на девушку и окружила ее. На вид девушке было лет двадцать пять. Четыре пса, срывающиеся на лай, облака пара вырывались из их пастей. Скалили желтые клыки. Девушка стояла, парализованная от страха, не шевелясь. Кулачки сжаты на груди, в одной руки она держала ручку портфеля, за которым пыталась укрыться, как за щитом. На ней было темное пальто, под которым виднелась юбка, а голову покрывал белый платок.

      Я застыл на месте. Взгляд скользнул по собакам. Самая крупная была немецкой овчаркой, рыжевато-черного цвета, остальная троица – дворняги, помельче. Если бы не этот немец, я бы один справился. Но овчарка была серьезной угрозой. И, похоже, вожаком. Ни палки, ни камня – ничего, чем можно было бы отогнать этих чертовых собак. Но это не повод сдаваться. Я сорвался с места и побежал к девушке, ускоряясь с каждой секундой, без плана, без мыслей. Только одно решение: подбежать и заорать так, чтобы их напугать.

      Собаки не заметили меня, пока я не оказался слишком близко. В последний момент, поддавшись какому-то древнему инстинкту, я с размаху дал поджопник немцу и громко гаркнул на свору. Овчарка взвизгнула, отскочила, как будто ее ошпарили кипятком. Остальные псы тоже подались в стороны, замерли. Они не уходили – только смотрели, обдумывали свои следующие действия.

      – Пошли, – сказал я девушке, хватая ее за руку. Я не оглядывался – просто тянул ее прочь, стараясь не думать, что сейчас может случиться. Но псы не были готовы отпускать свою добычу так легко. Лай разорвал тишину, и снова вперед рвался немец. Поджопник его только разозлил.

      – Фу! – выкрикнул я, вложив в голос все, что только мог. Псы отшатнулись на долю секунды, но этого было мало. Их глаза светились голодом, и они вновь начали сближаться, готовые продолжить охоту.

      – Не бойся. Все будет хорошо, – сказал я, чувствуя, как девушка дрожит. – Только не беги. Они не