Третьим будешь. Разговоры в Конюшне. Юрий Рост

говорят. И флагами не размахивают, которые мне всегда напоминают только беду, всенародную трагедию. И эти люди преступны. Другое дело, когда люди просят своей зарплаты или своей работы.

      ЮР Беллочка, ты подарила нам день, но мы мало читали твоих стихов. А очень хочется. Я настаиваю на том, чтобы ты прочла. Надела очки и прочла.

      БА Очки мне затем, что, видишь, я Галактиона без очков читаю, а свое нет – я же не из тех, кто на ночь читает свою книгу. Ну, просто я тут заложила кое-что в книге, мы с тобой говорили о том, что у меня есть такой герой, да?

      ЮР Да, да.

      БА А вот это стихотворение, которое называется «Гусиный паркер». Тут как бы два героя, слившиеся в один силуэт. То есть я как бы иду, и как будто еще кто-то другой идет. А называется «Гусиный паркер», была у меня такая авторучка, я очень любила ею писать. Она была «Паркер», а «гусиная» – уж я ее так звала.

      И тут видно, что я могу себя принять за какого-то человека, который может быть мне ближе, чем я. Кто-то, кто мыкается на белом свете. Живет тяжелее и хуже, чем я.

      ГУСИНЫЙ ПАРКЕР

      Когда, под бездной многостройной,

      вспять поля белого иду,

      восход моей звезды настольной

      люблю я возыметь в виду.

      И кажется: ночной равниной,

      чья даль темна и грозен верх,

      идет, чужим окном хранимый,

      другой какой-то человек.

      Вблизи завидев бесконечность,

      не удержался б он в уме,

      когда б не чьей-то жизни встречность,

      одна в неисчислимой тьме.

      Кто тот, чьим горестным уделом

      терзаюсь? Вдруг не сыт ничем?

      Униженный, скитался где он?

      Озябший, сыщет ли ночлег?

      Пусть будет мной – и поскорее,

      вот здесь, в мой лучший час земной.

      В других местах, в другое время

      он прогадал бы, ставши мной.

      Оставив мне снегов раздолье,

      вот он свернул в мое тепло.

      Вот в руки взял мое родное

      злато-гусиное перо.

      Ему кофейник бодро служит.

      С пирушки шлют гонца к нему.

      Но глаз его раздумьем сужен

      и ум его брезглив к вину.

      А я? В ладыжинском овраге

      коли не сгину – огонек

      увижу и вздохну: навряд ли

      дверь продавщица отомкнет.

      Эх, тьма, куда не пишут письма!

      Что продавщица! – у ведра

      воды не выпросишь напиться:

      рука слаба, вода – тверда.

      До света нового, до жизни

      мне б на печи не дотянуть,

      но ненавистью к продавщице

      душа спасется как-нибудь.

      Зачем? В помине нет аванса.

      Где вы, моих рублей дружки?

      А продавщица – самовластна,

      как ни грози, как ни дрожи.

      Ну, ничего, я отскитаюсь.

      С