Странник века. Андрес Неуман

он отвязал потрепанный зонт, который возил прикрученным к ручке тележки. Осторожно раскрыл его и закрепил над шарманкой так, чтобы редкий снежок не падал на инструмент. Эта мелочь растрогала Ханса, и он решил дождаться, когда старик заиграет.

      Но старик не спешил, а, может, просто наслаждался паузой. В глубине его бороды угадывалась лукавая улыбка, предназначенная собаке, которая смотрела на хозяина, чутко навострив треугольные уши. Шарманка была небольшая: даже установленная на тележку, она едва доставала старику до пояса, и, чтобы вращать ручку, ему приходилось к ней наклоняться. Тележка была выкрашена в зеленый и оранжевый цвет. Деревянные колеса – в красный. Эти колеса, стянутые обручами, благодаря которым им удавалось не развалиться, имели не круглую, а какую-то иную, замысловатую форму, поскольку пережили не меньше ударов судьбы, чем те времена, в которые им довелось странствовать по дорогам. Переднюю панель инструмента украшал по-детски безупречный пейзаж, изображавший реку и деревья.

      Когда шарманщик начал играть, что-то неведомое коснулось каких-то неведомых пределов. Ханс не печалился о прожитом, предпочитая думать о будущем путешествии. Но по мере того как он слушал шарманку, ее металлическую повесть, ему все больше казалось, что это не он, а кто-то другой, какая-то прежняя его ипостась, вибрирует в лад музыке. Следуя за мелодией, как читают трепещущую на ветру страницу, он пережил диковинное состояние: он словно со стороны воспринимал собственные чувства, со стороны наблюдал за тем, как в нем нарастает волнение. Слух внимал шарманке, поскольку она звучала, шарманка звучала, поскольку слух ей внимал. Казалось, что старик не столько играет, сколько предается воспоминаниям. Бесплотной рукой, продрогшими пальцами он вращал ручку шарманки, и собачий хвост, площадь, флюгер, солнечный свет, полдень непрерывно вращались, потому что, едва мелодия касалась своего края, ювелирно точная рука шарманщика проделывала даже не паузу, не остановку, а лишь легкую прореху в музыкальной ткани и сразу же снова приходила в движение, и музыка снова звучала, и все снова кружилось, и холод отступал.

      Очнувшись, Ханс изумился, почему никто, кроме него, не слушает шарманщика. Пешеходы шли мимо, не глядя: либо привыкли к его присутствию, либо просто спешили по своим делам. Наконец какой-то мальчик все-таки остановился. Шарманщик поприветствовал его улыбкой, и мальчик застенчиво улыбнулся в ответ. Два огромных башмака замерли позади болтавшихся шнурков парнишки, и чей-то голос прозвучал, приближаясь к его уху: Не глазей на этого господина, разве ты не видишь, как он одет, не мешай ему, пошли, пошли. Перед стариком стояла металлическая тарелка, в которую время от времени кто-то бросал медяки. Ханс заметил, что даже те, кто проявлял щедрость, не задерживались ни на минуту, чтобы послушать, просто роняли в тарелку подачку. Однако шарманщик не терял сосредоточенности и размеренности движений.

      Сначала Ханс просто наблюдал за стариком. Но вдруг спохватился и понял, что и сам составляет часть картины.