Счастье лишним не бывает. Лидия Евгеньевна Короткова

её откармливать, карлик она! – послышался совсем рядом писклявый мальчишеский голос. – Задохлик!

      – От горшка два вершка, – раздалось с другой стороны, вот уж Великанова так Великанова!

      Надя подняла голову: рядом с их столом стоял рослый мальчик с наколкой на руке.

      – Сам ты карлик, – огрызнулась она.

      Раздался дружный смех. Мальчик выглядел значительно старше многих воспитанников. Он давно курил, имел крепкие кулаки и привык командовать старшими ребятами.

      – Заткнись, кнопка, – рука с татуировкой потянулась к её тарелке, – у тебя ещё зубки не прорезались, так что мясо тебе вредно.

      Надя и моргнуть не успела, как её котлета оказалась уже у него во рту.

      – Учись, Сёмка, как надо жить, дожёвывая котлету, поучал он смуглого парнишку лет семи, который вертелся рядом.

      Угождая своему покровителю, Сёмка дёрнул новенькую за косу и тут же получил от неё кулаком в бок. От неожиданности Сёмка пискнул и, открыв по-рыбьи рот, часто заморгал чёрными, с круто загнутыми ресницами глазами, не решаясь дотронуться до её кос ещё раз.

      – Это ещё что такое?! Быстро по местам, – раздался голос воспитателя.

      Нина Викторовна прошла между столами и назидательно сказала, обращаясь к новенькой:

      – Надя, сначала надо есть суп с хлебом, а потом уже котлету с гарниром, а не наоборот.

      Надя промолчала. В таких советах она не нуждалась, она уже давно знала, как и с чем надо есть мясные котлеты, и прекрасно обходилась без подсказок.

      – Это Граф,– шепнула Зина, едва Нина Викторовна отошла от стола, – ты с ним не связывайся. Хочет он котлету – отдай, пусть жрёт, и молчи. Он всегда с ножом ходит. – И, понизив голос так, что Надя едва разбирала слова, сообщила: – Его папа кого-то зарезал и в тюрьме сидит. Граф говорит, что он тоже кого угодно запросто ножом пырнёт.

      Надя недоверчиво посмотрела на Графа: высокий, худенький – кожа да кости, светлые волосы острижены под машинку. Нет, он не показался страшным, он был даже чем-то похож на её старшего брата. А может быть, и не был похож – время уже стирало из её памяти черты и брата, и сестёр, и родителей.

      После обеда Тинка вернулась в комнату уже с шёлковой ниткой в руках. Пригласив Галю в ассистенты, она принялась за дело. Ухо обожгло огнём, на глаза навернулись слёзы, но Надя не пикнула.

      – Молодец, – похвалила Тинка, – давай второе ухо. Теперь платок повяжи,– командовала она, и не говори никому, а то увидят, вытащат нитки, уши зарастут, и придётся опять колоть.

      Целую неделю Надя ходила в платке, а по вечерам девочки передёргивали нитки, не давая им врастать, и протирали ей уши одеколоном. Она вытерпела всё, а когда уже можно было вставлять серёжки, та же Тинка со знанием дела сообщила:

      – Не вздумай серёжки вставить. Увидит директор – оторвёт вместе с ушами, он у нас строгий!

      Серёжки так и остались лежать в коробке. Пелагея Григорьевна скоро подарила ей ещё одни, голубенькие, под цвет нового платья, но это уже другая история.

      Несколько дней на обед подавали макароны и кашу,