Пустая книга. Динмухамед Бейсембаев

потёртая чалма, на тощих плечах – какое-то рубище, бывшее когда-то пёстрым. Осёл, как это принято во всём мире, а не только в Африке, ни во что одет не был, но ему всё равно было очень жарко, несмотря на то, что быстро сгущались сумерки, и пустынная холодная ночь быстро наползала на пески.

      Старик на осле не торопился – то ли в силу почтенного возраста, то ли просто незачем и некуда было ему спешить. Кто знает, какие мысли роились в голове этого умудрённого опытом старца. И уж точно никто не знал, что творилось в мохнатой и ушастой голове его ослика, который, понурившись, тащился по явно давно знакомому маршруту.

      Из-за очередного бархана заблистал новёхонький противотанковый ёж, играющий лучах быстро догорающего заката, будто внеземной красоты алмаз. Старик слегка прищурил глаза, но ладонью их не прикрыл, как обычно это делают все пожилые люди, глядящие на солнце или его отблески. Ёж стремительно увеличивался в размерах и наконец стал таким огромным, словно бы пытался заслонить собою всю Вселенную и просто-напросто проглотить старика вместе с его осликом.

      – Aspettare! – услышал старик резкий окрик. Несмотря на то, что итальянский часовой (а это был именно он – кто ещё будет требовать остановиться на подступах к Триполи, да ещё и на итальянском языке?) окликнул старика достаточно грубо, у него был очень мелодичный и молодой голос.

      К подобным окрикам старик давным-давно приспособился. Лучшее сейчас – остановиться, спешиться и никуда не идти, просто стоять возле осла, как вкопанный. Его осмотрят, пошарят по карманам да и отпустят.

      Часовой подошёл к старику, держа винтовку наготове. Поблёскивал в темноте примкнутый штык.

      – Кто ты, старик? Что тебе здесь нужно? Здесь земли Италии, уходи, – сказал солдат по-арабски. Старик лишь едва заметно склонил голову и медленно, по-старчески надтреснуто, ответил:

      – Здесь нет вашей земли. И нашей земли здесь нет. Вся земля принадлежит Аллаху, а мы – его дети.

      Итальянец рассыпал нервный, но такой же мелодичный, как и окрик, смешок.

      – Когда дуче приведёт сюда наш народ – вы про Аллаха и думать забудете. Будете верить в Деву Марию. Если вас всех, торгашей проклятых, конечно, не повесят.

      – Я не могу не думать об Аллахе. Я же его сын, – твёрдо ответил старик, но с места не сдвинулся. Итальянец медленно опустил винтовку и упёр приклад в песок. Часовому явно было скучно: "Пустынные крысы" Монтгомери наверняка сейчас окапываются и подвозят боеприпасы для своих неповоротливых танков, чтобы в очередной раз броситься на Триполи в ближайшие дни, охранять на этой заставе, кроме четырёх ржавых бочек с топливом и хилого костерка нечего, все товарищи по оружию давным-давно спят в своих палатках, измученные дневным патрулированием.

      – А что он тебе дал, скажи, старик? Этот ваш Аллах, что он вам дал?

      Солдат явно ехидствовал. Он был очень молод и мечтал сейчас о глотке чистой воды, о ласках своей подруги, о доме. Ему до смерти надоели эти бесконечные пески, тучи гнуса, испепеляющая жара. А ещё ему надоело бояться. Поэтому оскорбить чужого бога,