Сибирочка. Лидия Чарская

и красивого платья, свидетельствовавших о роскоши и богатстве, старик Михайлыч заметил лишь на шее девочки небольшой крестик на золотой цепочке. Короткая надпись на этом крестике гласила: «Спаси, Господи, рабу твою Александру». Таким образом Михайлыч узнал, как звали девочку. Но он сам прозвал её иначе.

      – Пускай уж ты Сибирочкой зваться будешь, – решил он, целуя ребёнка, – потому, нашёл я тебя в самой глуши Сибири. И буду я любить тебя, богоданная моя внучка Сибирочка, как родную, выращу тебя, научу грамоте и молитвам и не отдам никому-никому…

      Боясь, чтобы от него не отняли его приёмыша, Михайлыч в то же утро скрылся из посёлка. В ближайшем городке он продал шубу, в которую был закутан ребёнок, а на вырученные деньги уехал подальше, в самую глушь сибирских далёких губерний, и поселился в селении, где никто не знал ни его самого, ни его приёмной внучки.

      Часть I. В глуши Сибири

      Глава I. Дедушка и внучка

      – Холодно, дедушка, холодно!

      И маленькая девочка лет девяти прижалась дрожащим худеньким тельцем к высокому тощему старику, строгавшему какие-то палочки.

      На маленькой девочке были надеты ветхое платье и такое же пальтишко, и не пальтишко, вернее, а старый тулупчик, едва доходивший ей до колен. Из-под платка, надетого на голову, выбивались белокурые волосы девочки, вьющиеся крупными кольцами вокруг бледного, худенького личика с большими ясными синими глазами.

      – Холодно, дедушка, холодно! – ещё раз проговорила девочка и ещё теснее прижалась к деду.

      Старик был очень худ и высок ростом. Жёлтая, как воск, кожа морщинилась на его высохшем лице. Выцветшие от старости глаза были тусклы. Какой-то убогий, порыжевший от времени полушубок покрывал его высохшее старческое тело. В небольшой тесной избе-чулане, где находились старик и девочка, было холодно, темно и неуютно. Единственное окошко, занесённое снегом, давало мало света. К тому же проказник мороз прихотливо разрисовал его узорами; окно всё заледенело и вследствие этого ещё менее пропускало света в чулан. Кроме чёрного стола и печки, которую Бог знает как давно не топили как следует, да охапки соломы, брошенной в угол и беспорядочно прикрытой каким-то тряпьём, в чулане ничего не было.

      Дедушка и внучка сидели, тесно прижавшись друг к другу, дрожа от холода. Дедушка поминутно кашлял, хватаясь за грудь, и так тяжёло дышал, что девочке иногда казалось, вот-вот он сейчас задохнётся.

      А за оконцем чулана между тем бушевал ветер и метелица кружила хлопья снега вдоль улицы небольшого селения.

      У-у-у! – пронзительно завывал ветер.

      У-у-у! – вторила ему зловещим голосом метель.

      От этих страшных завываний дрожала крошечная тёмная избушка, дрожала белокурая девочка и, казалось, сильнее кашлял высокий худой старик.

      – Дедушка! Если бы затопить печурку? – вдруг нерешительным, робким голосом осведомилась девочка.

      – Хворосту больше нету, Сибирочка. Весь намедни хворост-то вышел. И еда, и хворост… Больше ничего