Сколько волка ни корми. Карина Володина

с чувствами собственными не справляется – слишком яркие чувства эти, жаркие, вспыхивают в нём огнём живым и мгновенным, всё нутро спалить грозят. Бая растерянно осекается: подлетает к ней Вран, хватает за руки, к себе притягивает и…

      …и соображает: не девка это деревенская, вряд ли горячие поцелуи хоть в щёку, хоть в губы красные оценит. Девки деревенские от такого алеют да хихикают, от себя ладонями отталкивают, а взглядами назад тянут – а вот Бая едва ли так делать будет.

      – Гм… Спасибо тебе, Бая, – смущённо говорит Вран. – Век этого не забуду.

      – Век сначала прожить надо, – отвечает Бая, странно как-то в глаза ему глядя.

      – Да, – говорит Вран. – Это точно.

      Никогда ещё он так близко к Бае не стоял – и ворожба её неведомая, чары её волчьи, кажется, от близости такой сильнее становятся только: чудится Врану, что видит он в глазах её отблески янтарные, что чувствует он от волос её запах чудной, не зимний совсем – летний; пахнет от Баи травами душистыми, ягодами сладкими, но с кислинкой, и ведёт от этого запаха и взгляда странного у Врана голову, и ведёт, ведёт, ведёт…

      – В моих глазах проход в мой дом не откроется, Вран из Сухолесья, – насмешливо говорит Бая. – Спешить нам надо, если до рассвета хотим ко мне попасть. А я бы на твоём месте очень этого хотела – хоть времени мне немного выгадаем, чтобы я с главой переговорить успела.

      – Да, – повторяет Вран, моргая и приходя в себя. – Да, конечно. Сделаем всё в лучшем виде, Бая. Я быстро хожу, какой там рассвет – до сумерек утренних управимся.

      Бая смотрит на него с лёгким сомнением, но ничего не говорит.

      И из рук его почему-то опять не вырывается – второй раз уже.

      – Дай мне руку, – почти шепчет Бая, поворачиваясь.

      – Что?.. – рассеянно Вран переспрашивает.

      Он уже и забыл, что за Баей следует, а не сам по лесу бродит – так долго они идут, так молчаливо, так быстро. Одно дерево другим сменяется, один сугроб в другой перетекает, один хруст их шагов слышится да дыхание Врана прерывистое. Безветренно в лесу, даже снег с неба не падает, да всё равно кровь в жилах от холода стынет – ног Вран уже почти не чувствует, как инородное что-то внизу туловища движется, одной волей ведомое. Пальцы Врана тоже замёрзли уже, никакие перчатки не спасают, никакие разминания – а Бая ни слова ни роняет, по-прежнему вперёд птицей резвой летит, птицей дикой и ко всем этим условиям привычной. Улетают птицы обычно на зиму в края тёплые, в земли, для живых недоступные – и выходят, видимо, на смену им другие птицы, птицы волчьи, птицы зимние. Этим птицам никакие морозы не страшны – Бая будто в них и родилась, из них и вышла, и они – часть её, а она – их.

      Вот такие мысли нелепые всё это время в голове Врана и роятся.

      – Руку мне, говорю, дай, – нетерпеливо повторяет Бая. – Да не в перчатке, зачем мне твоя перчатка? Её я, что ли, в дом свой приглашать должна?

      Вран наконец соображает, чего от него хотят, и торопливо перчатку зубами с правой руки стаскивает, ладонь Бае протягивая.

      Тёплая