Видана. Галина Щекина

друг.

      Всем:

      – Электрички сегодня нет. Никто никуда не пойдет. Лично я – чай ставить. Все приглашены.

      – Да где ж та, высокая-то? – всплеснула руками мать. – Поди, год целый наезжала.

      – Ну, а тебе что? – вступил отец. – Не нам сводить, разводить. Сымай одежу, да к столу.

      Видно было, что Хазовы все упрямые.

      – А вы, женщина, как вас, не уходите. Устали? С мальчонкой сам слажу. Нукось…

      Вышел он. В это время Хазов и Алфеева вступили в смертельную схватку: он расстегивал на ней куртку, а она ее остервенело тянула молнию вверх, рвясь на улицу. Они кружили по сеням, дерясь и стукаясь об стену. Со стены слетели мотки провода и сетка с ульем.

      – Че такое делаете, не пойму! – закричала мать.

      – Подвал твой разбираем, че!

      Понятно, Хазов сильный, сдавил поперек, но и она тоже не сдалась – как и юркнула из рук вниз и назад. И налетела на мать. Та ее раз – и обхватила, не растерялась.

      – Держу, сынок.

      И он ее отнес подальше от дверей, в комнату. Она продолжала пружинить и вырываться.

      – Так связать если? – издалека крикнула мать.

      – Пусти.

      – Нет, не пущу, – тут ему пришлось перейти на «ты».

      – Пусти, жарко.

      – Вре-ееешь… Убежишь еще.

      Она вся горела от возмущения, но ничего не могла сделать в тесноте его хватки. И далеко не сразу до нее дошло, что он уже не казнил, а как бы обнимал. Шарил ртом по шее, по ушам. Прислушалась, затихла. Хоть и сделала из нее жизнь неизвестно что, но она же все-таки женщина. Закинула руки ему за шею. Обниматься спиной – это дурь какая-то. Акробатический этюд. Сколько времени прошло – неясно. Они были в полном угаре. Весна плескалась, звенькала и ехидно заглядывала в форточку. Звуки шли отовсюду, отражаясь, двоясь, ленивый гавк собаки, стукот по железке и бумц-бумц – музыка от клуба. Глупая, неистребимая весна. Ах ты, котенок.

      – Трудно будет с тобой, Алфеева.

      – Почему это?

      – Ревнивая ты очень.

      – А ты! Ах ты…

      – И не дерись. Поздно. Счастье уже случилось.

      Она помолчала чуть и вдруг как застонала, завыла, зажав рот.

      – Тихо! Тихо, Алфеева, что ты как бешеная?

      – Ребееенок… Ребенок ушел, а я тут…

      – Да не беги, распотрошенная, застегнись!

      На крыльце его, конечно, не было. Тихо моросил дождь, вокруг дальнего фонаря желтело сияние. Она пометалась за воротами, вернулась и встала у окна.

      – Ну, не реви. Всю ночь так и будешь стоять? Может, разденешься?

      – Ты не поймешь, Хазов. Это не дитя, это мой спаситель. Он доверился мне, а я. А я-то сразу о нем забыла… Это мне так даром не пройдет!

      Хазов это все слушал, слушал, потом встал, разделся. Снял с нее куртку, умыл под рукомойником, нагрел чайник.

      – Ну-ка, сюда глянь.

      В ее колких серых глазах плескался ужас. Чашка стыла, остывала.

      – Э, молодежь. Помирились либо? – это вошел отец Хазов, чувствуя, что уже можно.

      – Да, пап. Тебе чаю надо?

      – А то нет! Не паавжнали из-за вас. А че плачете?

      – Да