Хромоногая правда. Страшная история для взрослых детей. Борис Георгиев

ответил я, уразумев, что таксёр опасается за чистоту салона. – Там мост. Узко, не разминуться, если встречный.

      – А, вон вы о чём.

      Он открыл дверь, вылез, выставив одну ногу на дорогу, и глянул поверх крыши своего шикарного драндулета. Я тоже решил выйти, размять ноги и осмотреться, раз уж всё равно остановились. Спросил: «Лид, не хочешь подышать? Отсюда реку видно, мост». Не стала выходить, снова надулась как мышь на крупу. А я огляделся. Шлагбаум убрали, мост не тронули. Всё такой же узкий.

      – Зря остановились, нет никого. Вы говорили, от моста езды две минуты?

      – Нам торопиться некуда, – сказал я.

      – Как знаете, счётчик тикает.

      Тихо как, подумал я.

      Слышно было, как кто-то на том берегу тюкает топором. Заунывный зуд справа. «Кто-то идёт моторе от излучины к мосту. Голоса. У воды дальше слышно».

      – Сорок минут от города, и вдруг такая глушь, – сказал таксёр. – Я бы тут с тоски окочурился. Чего здесь вечерами делать? Нету же ничего, жизни нету.

      – Тут вся жизнь на реке.

      Как бы в подтверждение моим словам зуд лодочного мотора прихлынул, голоса грянули хором песню. К мосту шёл моторный понтон, крытый полосатым тентом, на нём толпа гуляк орала нечто невразумительное a-cappella.

      – Разве это жизнь? – спросил таксёр.

      Я не нашёлся с ответом, махнул рукой: «Ладно, поехали», – и минут через пять мы были на другом берегу, у неперелазного тына с богатырскими автоматическими воротами.

      – Сюда заезжать? – с большим сомнением осведомился таксёр. Видимо не смог совместить мой затрапезный вид с таким забором. На табличке «Монастырская, 17», вроде сюда. Ничего себе у Рахима дачка. Разумнее было бы проверить сначала, подойдёт ли к замку ключ, но я счёл за благо расплатиться и отпустить болтуна восвояси. Пусть думает что хочет, в другой раз, быть может, не станет судить о людях по одёжке. Выгружая наши баулы в придорожную траву, он пожаловался Лидке: «Разве это жизнь? Нежить», – и с этим уехал.

      – О чём он? – спросила Лидка. – Кого нежить?

      Я тоже не понял, к чему нелепая сентенция про жизнь и нежить, решил, что таким образом высказано было отношение к дачникам вообще и к голосистой понтонной компании в частности, но Лидке ответил:

      – Кого он станет нежить – его личное дело. Я – тебя.

      – Оставь, Илья. Хватит, поставь меня. Прямо на улице! Фу-уф. Ты уверен, что приехали куда надо?

      Она отвлеклась – исправляла лёгкий беспорядок в одежде, а я, втихомолку радуясь, что с обидой лидкиной за моё самоуправство, кажется, покончено, разбирался с ключами. Брелок оставил в покое – опасаюсь всяких механизмов вроде автоматических ворот – искал на калитке пятачок, куда требовалось приложить чип-ключ. Нашёл, приложил, выслушав замочный писк, сказал: «Вот теперь я уверен, приехали», – и отворил калитку. Лидия вошла первой, вернее собиралась войти, пока я примеривался подхватить оба чемодана