Заря всего. Новая история человечества. Дэвид Гребер

с появлением сельского хозяйства, он не предполагал, что это описание станет основой для концепции эволюционных стадий развития общества, таких как «дикость» и «варварство», о которых говорили шотландские философы Смит, Фергюсон и Миллар (и позже Льюис Генри Морган). Размышляя об этих воображаемых состояниях, Руссо отнюдь не рассматривал их как стадии общественного и нравственного развития, соответствующие историческим изменениям в способах производства – собирательству, животноводству, земледелию, промышленности. Он скорее рассказывал своего рода притчу, пытаясь исследовать фундаментальный парадокс политической жизни человечества: как так выходит, что наше врожденное стремление к свободе раз за разом «самопроизвольно приводит нас к неравенству»?[14]

      Руссо описывает, как изобретение сельского хозяйства приводит к появлению частной собственности, а собственность – к необходимости в гражданском правительстве для ее защиты, следующим образом: «Все бросились прямо в оковы, веря, что этим они обеспечат себе свободу; ибо, будучи достаточно умны, чтобы постигнуть преимущества политического устройства, они не были достаточно искушенными, чтобы предвидеть связанные с этим опасности»[15]. Он использовал воображаемое «естественное состояние» главным образом для иллюстрации этой идеи. Да, саму концепцию придумал не Руссо: к тому времени она уже на протяжении столетия использовалась европейскими философами в качестве риторического приема. Широко применяемая теоретиками естественного права, она фактически позволяла каждому мыслителю, интересующемуся происхождением государства (Локку, Гроцию и так далее), поиграть в Бога и предложить свой собственный вариант естественного состояния человека, используя его как отправную точку для умозрительных построений.

      Примерно этим же занимался и Гоббс, когда писал в «Левиафане», что первобытное состояние человеческого общества неизбежно представляло бы собой bellum omnium contra omnes, войну всех против всех, остановить которую может только создание абсолютной суверенной власти. Он не утверждал, что люди когда-то действительно пребывали в подобном первобытном состоянии. Некоторые предполагают, что гоббсовское состояние войны на самом деле было аллегорией на его родную Англию середины XVII века, скатывающуюся в гражданскую войну, из-за которой автор-роялист эмигрировал в Париж. Как бы то ни было, ближе всего к утверждению о том, что такое состояние действительно имело место, Гоббс подошел, когда отметил, что единственные люди, не подчиняющиеся королевской власти, – это сами короли, а они постоянно воюют друг с другом.

      Несмотря на всё это, многие современные авторы рассматривают «Левиафан» так же, как другие – «Рассуждение» Руссо: как будто Гоббс закладывал основу для эволюционного подхода к изучению истории; и хотя эти отправные точки полностью отличаются друг от друга, результат получается довольно похожим[16].

      «Что касается насилия у догосударственных народов, –

14

На это указала знаменитый политический теоретик из Гарварда Джудит Шклар. См. Shklar J. Rousseau’s images of authority // The American Political Science Review. 1964. Vol. 58. No. 4. P. 919–932.

15

Руссо Ж. -Ж. Указ. соч. С. 84.

16

На самом деле Руссо, в отличие от Гоббса, не был фаталистом. Гоббс рассматривал все значительные и незначительные исторические события как следствия процессов, запущенных богом и неподвластных человеку. (См. Hunter G. 1989. The fate of Thomas Hobbes // Studia Leibnitiana. 1989. Vol. 21. No. 1. P. 5–20.) Даже шьющий одежду портной с первого сделанного им стежка оказывается вовлечен в водоворот исторических событий, с которыми он не в силах совладать и о которых он не имеет практически никакого представления; его действия являются лишь крошечными звеньями в огромной цепи причин и следствий, из которых состоит сама ткань истории человечества. Согласно этой метафизике исторических взаимосвязей, полагать, что портной мог бы поступить иначе, чем он поступил, – значит отрицать весь необратимый ход мировой истории. Руссо, напротив, считает, что всё сделанное человеком обратимо или, по крайней мере, может быть сделано по-другому. Мы можем освободиться от сковывающих нас цепей, просто это будет нелегко. (См. анализ этого аспекта рассуждений Руссо в классической работе Джудит Шклар: Shklar J. Ibid.)