Мир без изъянов. Андрей Истомин

не уверен, – медленно произнёс Хайм, будто пробуя слова на вкус, прежде чем окончательно их произнести. – Вчера… всё было как в тумане.

      Блэк кивнул, но не спешил задавать следующий вопрос. Он чувствовал, что Хайм продолжит говорить, если его не торопить.

      – Я рисовал, – добавил Хайм после паузы. Его голос стал тише, словно он говорил не доктору, а самому себе. – А потом… потом всё смешалось. Я не помню.

      Блэк внимательно следил за каждым словом, каждым движением. Он понимал, что Хайм не говорит всей правды, но и не врёт. Это была попытка спрятать истину за завесой неопределённости, и Джеймс не мог её пробить пока что.

      – Ты ведь помнишь больше, чем говоришь, – спокойно заметил Блэк, скрестив руки на груди. – Но я не тороплю тебя.

      Эти слова, сказанные мягко и сдержанно, прозвучали как вызов. Хайм почувствовал, что у него больше нет времени на размышления. Он должен был выбрать: рассказывать ли правду или продолжать увиливать.

      Диалог откровений

      Доктор Блэк слегка выпрямился, скрестив ноги чуть иначе, чтобы устроиться поудобнее. Его взгляд был мягким, но глубоким, словно он стремился через тишину заглянуть в самую суть души Хайма. В комнате повисла густая тишина, лишь иногда её нарушали слабые звуки: щёлканье лазерного пера, которое Хайм вертел в руке, и едва слышимый шум воздуха, проходящего через вентиляционные каналы.

      – Хайм, – мягко начал Блэк, его голос звучал словно мелодия, призывающая к доверию. – Ты всегда был человеком, чьи чувства и мысли находили отражение в творчестве. Я знаю, что сейчас тебе нелегко, и я не прошу тебя всё выкладывать сразу. Просто расскажи, что тебя тревожит.

      Хайм остановил движения рукой, пальцы замерли на корпусе лазерного пера. Он медленно поднял взгляд, будто взвешивал, стоит ли продолжать эту тему. Его губы слегка дрогнули, и на мгновение он выглядел потерянным, но потом выдохнул.

      – Я… – начал он, но запнулся, нервно вцепившись пальцами в ворс ковра. – Это не то, что я могу просто взять и объяснить.

      Блэк не отводил глаз, давая Хайму время. Его спокойствие и терпение создавали безопасную атмосферу, в которой слова звучали, как первый дождь после долгой засухи.

      – Последние полгода, – наконец выдавил Хайм, с трудом подбирая слова, – всё стало… другим.

      – Расскажи, – мягко подтолкнул Блэк.

      Хайм нахмурился, отпустил перо и сцепил пальцы, словно пытаясь удержать мысли, которые готовы были разлететься в разные стороны.

      – Музыка, картины… Они больше не такие, как раньше, – сказал он, не глядя на доктора. – Всё, что я делаю, кажется мне… не моим.

      Блэк кивнул, не прерывая его.

      – Я точно не помню, как это началось. Однажды я сидел за инструментом и вдруг понял, что больше не могу играть привычные мелодии. Они раздражали меня. Слишком гладкие, слишком предсказуемые. Мне хотелось чего-то… другого.

      – Другого? – уточнил Блэк, слегка наклонив голову.

      – Резкого. Грубо звучащего. С треском,