Укротитель баранов. Сергей Рядченко

отправился в свой час пятнадцати годков от роду Иероним Карл Фридрих Мюнхгаузен…

      – Барон фон, – поправил меня Баранов.

      – Ну разумеется… в пажи ко двору герцога Фердинанда Альбрехта Второго Брауншвейг-Вольфенбюттельского!..

      – Ох, ты, Господи!

      – Так мало того! Как раз в том году Иероним ко двору там пожаловал, когда сын герцога Антон Ульрих отправился в далёкую Россию!

      – Надо выпить, – сказал Баранов.

      – А что из этого в конце концов получилось и почему это так важно для нашего героя, об этом, детки, мы расскажем вам в нашей следующей передаче.

      – Выпить надо, – сказал Баранов.

      Но тут я хлопнул себя по лбу.

      – Чёрт подери! Ярик! Соврал я!

      Тут уж Баранов вздрогнул безо всяких почти.

      – Нет, чёрт! разок таки его всё же вскрыли. Нашлись, брат, и там умники!

      – Быть не может!

      – И я так думал. Но нашлись. Санитарная комиссия. В прошлом веке еще, в середине.

      – Вот блин! – сказал Баранов. – Ну ничего не меняется! У нас же в цирке что санитары, что пожарники – ну просто житья от них никакого…

      – Угу. А что это, говорят, все люди, как люди, на погосте, рядышком, а этот разлёгся тут прямо в церкви?! Задаст еще нам тут какую-нибудь чуму с эпидемией! А ну-ка выкопать! А ну-ка прочь его отсюдова! И вскрыли пол, балбесы. И раскопали гроб. А дальше, Ярик, просто туши свечи. Ты сядь пока. «Камю» не убежит. Сядь.

      Баранов послушался.

      – Карл Хензель некто, который там, видать, сам присутствовал с киркой и лопатой в тот день в тыща восемьсот пятьдесят седьмом, потом свидетельствовал, что задокументировано. А свидетельствовал он, Ярик, вот что. Что когда открыли гроб, то у всех, кто там с ним заодно в тот день вошкался, так из рук всё и повыпадало и оземь грюкнуло. Потому как в гробу лежал не скелет. А лежал там спящий человек, Иероним фон Мюнхгаузен, с волосами и нетронутой плотью на крепком и добром лице и улыбкой на губах. Да. Но потянуло сквозняком, и тело рассыпалось в прах. Его зарыли, и больше уже не тревожили.

      – Ты веришь? – спросил Баранов.

      – Да.

      – Я тоже.

      – Хензель с перепугу потом писателем сделался.

      Баранов прикоснулся пальцами к надгробию на фотографии, смахнул пенсне и поднялся из кресла. Он растворил дверь в коридор и бесшумно шагнул в его темноту.

      Я уставился в шахматную доску на углу столика с неоконченной, а вернее, только начатой партией, где я белыми на голубом глазу пытался поставить черным мат Легаля, но Серёга не повёлся, не стал хватать слоном ферзя, а ударил правильно, конем коня на е5. Вообще-то я предпочитаю шахматы с Георгий-Георгичем, но он опять укатил, «челнок» новоявленный; с ним при любом исходе всё в зоне разумного, а с Урядником так и не знаешь, он балбес и самородок или тайный кандидат в мастера; к тому же с Жорой мы играем для удовольствия, а Серёге подай победу, хоть зашибись; случается, что оба на месте, и тогда на столике еще одна доска, и тогда, в балансе наших антагонизмов, моя душенька зело довольна. Я сделал ход и записал, чтоб с утра позвонить Уряднику. Потом я вернулся к столу и сложил в «Бёрберри», в отделение