Безобразные девочки снова в моде. Олег Лукошин

– её, так сказать, сфера ответственности – делались с каждым днём всё развязнее и неуправляемее. Если раньше ей и двух минут было достаточно, чтобы вовлечь девчонок в какое-то действо, заинтересовать их и мотивировать, то сейчас всё делалось с уговорами, мольбами, а порой и обещанием наказаний. Обрывки Серёжиных разговоров доносились и до неё, причём выглядели они в её пересказе совсем уж как-то пугающе.

      – Я тут подслушала ненароком беседу ребят, – делилась она с Володей. – Конечно, нехорошо подслушивать, но просто так получилось… Так вот, Бабаев что-то говорил об ошибке советской армии в 1968 году в Чехословакии.

      – Что именно? – напрягся Макаров.

      – Ну, что-то вроде того, что это было недемократично, что это было военное вмешательство в дела другого государства. И даже, – они понизила голос до шёпота, – прозвучала такая фраза: «растоптали свободу».

      Володя лишь тяжко вздохнул.

      – А ещё они что-то про Новочеркасск говорили. Ты был в этом городе, нет? И я не была. Так вот, какой-то расстрел упоминали, трупы рабочих. И опять похожая фраза – «убили свободу».

      Несколько минут длилась тяжёлая пауза. Макаров напряжённо смотрел в землю, Чиркова – на него.

      – Лена, – наконец произнёс Володя, – ситуация выходит из-под нашего контроля.

      – Да, да, – согласилась растерянно Леночка.

      – А если быть откровенным, то мы уже ей не владеем. Перед нами гораздо более серьёзный противник, чем казалось ранее.

      – Значит, он не просто юный циник, а идеологический враг?

      – Давай воздержимся от оценок. Мы не обладаем достаточным опытом, чтобы давать их.

      – Так что же, сообщим директору пионерского лагеря? И в органы? – предположила Лена.

      – Директора в известность поставим, – согласился Макаров. – Органы лучше пока не беспокоить. Есть у меня один вариант… Последний, можно сказать. Думаю, должен быть какой-то результат.

      – А что за вариант?

      – В общем, так… – начал Володя…

      Аккуратная разноцветная беседка, с которой открывался потрясающий вид на Волгу и простиравшиеся за ней горизонты, располагалась за территорией лагеря. Тихий час Серёжа предпочитал проводить не в кровати, а именно здесь: выбирался тайком из комнаты, нырял в кустарник, а затем перемахивал через металлический забор и почти на целый час оказывался предоставлен сам себе. Эта кратковременная свобода радовала и умиротворяла его: ненавистные лагерные порядки оставались позади, суетливые взрослые со своими нелепыми и жестокими требованиями отступали на задний план, он оставался наедине со своими мыслями и рассуждениями – единственным, что по-настоящему радовало его в этой жизни. Не раз его неодолимо тянуло и вовсе рвануть вдоль Волги до самого города и никогда не возвращаться к этим пыточным условиям лагерного существования, но, представив себе реакцию матери, которую и так то и дело дёргали все кому не лень из-за непутёвого и «неправильного» сына, её огорчение