Большой пожар. Владимир Санин

я хотел на фонарь! – заорал Баландин. – Паша, я не укачиваюсь! Меня лично похвалил сам Птаха! Он сказал, что подарит мне тельняшку! Он…

      Баландин снова рванулся ко мне и пребольно боднул головой в скулу. Тут я уже не выдержал и уговорил его лечь на койку. Кстати, койки в нашей каюте расположены вдоль киля – важное преимущество, благодаря которому бортовая качка, самая неприятная, переносится легче.

      – Меня прогнали с мостика, – с упоением сообщил Баландин. – Знаете ли вы, что правильнее говорить: рулевая или ходовая рубка? Это мне сказал Федя, он сменился и придет с боцманом к нам потравить, что на морском жаргоне означает побеседовать по душам. А прогнали меня под тем нелепым предлогом, будто я летаю по рубке, как пушечное ядро, и сбиваю всех с ног!

      Баландин с его ржаньем и пылающим фонарем был так смешон, что я невольно рассмеялся.

      – Живы? – в каюту заглянул Птаха.

      – Смеюсь – значит существую! – не унимался Баландин. – Костя, я только что на вас ссылался, подтвердите, что нам семь баллов нипочем!

      – Нам на них… извиняюсь, – подтвердил Птаха. – Тут еще два чудака, пустить или гнать в шею?

      Вслед за Птахой в каюту ввалились Перышкин и Воротилин, которые в последние дни зачастили к нам в гости – покурить и поиграть в шахматы.

      – К ночи, Илья Михалыч, все десять будет, – прокуренным басом сообщил Птаха. – Так что… как это… тряхнет правильно.

      – Не стесняйтесь, – благодушно разрешил Баландин, – приучен, у меня брат слесарь-водопроводчик. А рыбу в такую погоду не ловят?

      – Как штормовое предупреждение, сети, конечно, не забрасываем. А если неожиданно прихватит… Филя, покажи товарищам свои ладошки.

      Воротилин послушно вытянул чудовищных размеров ручищи, настоящие лопаты.

      – Вот этими граблями, – продолжал Птаха, – Филя в одиннадцатибалльный шторм лично перерубил «вожака» и подарил Нептуну на полста тысяч капроновых сетей. Не от всякого Рокфеллера такой подарок получишь.

      – Так приказали ж, – засмущался Воротилин. – Что я, сам, что ли…

      – Филя по своей инициативе только в гальюн ходит, – поведал Перышкин. – Он у нас дисциплинированный, новогодний сон боцмана. Маяк!

      – А зачем было сети рубить? – поинтересовался Баландин.

      – Когда драпаешь, сапоги на ходу скидываешь, – разъяснил Птаха. – Так завернуло, что сами еле ноги унесли. Обидно, бочек триста селедки потеряли.

      – Они все на селедку считают, – пренебрежительно сказал Перышкин. – Никаких высших соображений, темнота.

      – А ты, бармалейчик, за романтикой в море ходишь? – насмешливо спросил Птаха.

      – Боцман, а остроумный, – с уважением откликнулся Перышкин. – Для меня, Константин Иваныч, на первом месте, конечно, романтика дальних странствий и преодоление разных трудностей…

      – Это я тебе помогу, – пообещал Птаха. – В порту отоспишься!

      – …на втором месте, – продолжал Перышкин, – свежий йодистый