Семь жизней одного меня. Литератор. Геннадий Вениаминович Кумохин

большая.

      Или доктор сделал слишком маленький разрез. Все-таки, это был глаз, а не какое-то другое место. Во всяком случае, ему не удалось сразу ее вынуть. И он ее дергал и тянул нещадно. Потом снова дергал и тянул. Доктор еще долго зашивал мой злополучный глаз, и, кажется, не один раз при этом чертыхнулся про себя.

      Вот тогда он и сказал это:

      – Удивительный вы человек.

      Скорее всего, именно тогда.

      Когда это все, наконец, закончилось, и мы ехали с женой обратно на такси, она спросила, как я себя тогда чувствовал.

      – Ты знаешь, – сказал я, подыскивая сравнение, – я понял, как чувствует себя плотва, когда я вытаскиваю ее из воды, в том случае, если подцепил ее за глаз.

      Когда через пару неделю, я приехал к нему на консультацию, доктор остался недоволен швом. Он и велел мне снова укладываться на уже хорошо знакомый операционный столик, и экзекуция повторилась, за исключением того, что вытаскивать у меня было уже нечего.

      При этом, если в первый раз за операцию он с меня денег не взял, то во второй раз велел оплатить стоимость истраченных на меня ниток, проворчав при этом, что так у него импортных ниток совсем не останется. Оказалось, что стоили они довольно дорого.

      Когда я снова приехал в клинику, доктор долго осматривал мой глаз, и как мне показалось, остался крайне недоволен результатом, но мне ничего не сказал. Велел только приехать через месяц. Такая манера была разительно непохоже на привычные объяснения Елены Олимпиевны.

      Я не считаю себя мнительным, однако эти манипуляции с моим глазом показались мне подозрительными. Для того, чтобы проверить себя, я записался в ближайшую глазную клинику, которых, как оказалось, за время прошедшее поле первой моей операции, появилось в Москве довольно много.

      По указанному адресу меня подвез зять, впрочем, теперь уже бывший. Клиника обрадовала хорошим оборудованием и низкими, вдвое меньшими против клиники моего доктора, ценами. Здесь было полно народу. Возле каждого кабинета толпились люди. И это было разительным контрастом с клиникой доктора, которого я больше по инерции называл своим.

      Но я чувствовал, что и здесь на меня смотрели косо. Поинтересовавшись, где я делал операцию, мне сообщили, что у меня дырка в конъюнктиве, сквозь которую в склеру в любой момент может проникнуть инфекция, и тогда результат будет не предсказуемым. Я не сознался, кто делал мне операцию, а они, в свою очередь, помочь мне так и не предложили. Я уехал со знакомым мне холодком опасности.

      И опять был прием в пустой клинике у такого знакомого доктора, и растущее недоверие и неприязнь к этому человеку. Я, разумеется, не сказал, что знаю о дырке в своем глазу. Ничего не сказал и он, только посопел недовольно, и велел приехать аж через полгода.

      Все лето и осень, я пользовался знакомым мне по первой операции средством для заживления конъюнктивы. И мне казалось, что глаз постепенно приходит в норму.

      Когда я приехал в назначенный срок, доктор огорошил меня необходимостью новой, якобы срочной, операции. Я чувствовал себя вполне прилично, и мне не хотелось снова ложиться под скальпель.