Семь жизней одного меня. Литератор. Геннадий Вениаминович Кумохин

еки разглядываю врача: молодая, совсем девчонка, а напускает на себя страшную серьезность. У меня просто нет сил и желания разговаривать. Пусть жена объясняется за меня. Кажется, когда-то мы уже были в этой больнице. Но что-то в приглушенном разговоре меня начинает настораживать.

      Так и есть. «Инсульт» – слово, обжигающее, как приговор. Я хочу им возразить. Что это ошибка, что это не про меня. Ведь у меня ничего не болит, только голова странно кружится. Я просто немного перенервничал. А сейчас мне нужно немного отдохнуть, и все будет в порядке. Я пробую приподняться, но правая рука не слушается меня, и я неловко заваливаюсь на бок, а изо рта вместо слов доносится бессвязное мычание. Вот тогда я, действительно, испугался.

      Следующие несколько дней проходят как в тумане. Меня возят на процедуры, делают томографию, ставят капельницы.

      Но это все мало занимает меня. Я не обращаю внимания на соседей по палате, почти не реагирую на приходы жены и детей. Одна мысль не дает мне покоя, одно старинное воспоминание, которое я давно позабыл, а теперь почему-то вспомнил с такой остротой и четкостью, как будто это было вчера.

      Я – студент. Окончив первый курс, еду к родителям в Светловодск. Поезд из Москвы едет до Харькова, а до Кременчуга добираются только два вагона, которые после шестичасовой остановки подцепляют к другому составу. В Харькове учатся два моих бывших одноклассника, но они уже дома, у родителей. А я задержался на пару недель, отрабатывая обязательную практику, но зато теперь до самого сентября могу быть абсолютно свободным. Я слоняюсь по привокзальной площади в превосходном настроении, даже насвистываю веселый мотивчик. Вообще-то я не очень музыкален, но по такому случаю можно и запеть. Летнюю сессию я сдал вполне прилично, не то что зимнюю. Про нее и вспоминать не хочется, а надо. Для того чтобы такого больше не случилось. А в летнюю сессию никаких проблем не было. Это значит, я уже научился правильно распределять свое время. Время не между учебой и отдыхом, а между одной учебой и другой учебой.

      Воспоминания отвлекают, и я не сразу замечаю стайку цветисто одетых цыганок, пристающих к прохожим с предложениями погадать. Вот, одна молодая подозрительно чумазая девчонка подкатывает ко мне:

      – Позолоти ручку, красавец!

      Грубая лесть не очень трогает, но я протягиваю ей какую-то мелочь.

      – Много всего будет у тебя на веку! Семь жизней проживешь! Позолоти ручку!

      Это уже наглость. Но с них станется. Пытаюсь отделаться:

      – Да нет у меня больше.

      – Как же нет? Деньги у тебя вот в этом кармане! – она дотрагивается до левого кармана рубашки на моей груди.

      Я отчетливо помню это прикосновение, и что-то как будто екнуло у меня внутри.

      – А вот и нет, они не в этом кармане! Ты не угадала! – смеюсь я и с чистой совестью иду прочь.

      Много позже я еще не раз буду вспоминать эту цыганку и ее пророчества. Конечно, это чушь, всякие там гадания и предсказания. Но уж больно различными получались некоторые периоды. Как будто разные жизни прожил. И вроде и я, и в то же время, совсем не похож. А иногда я ловил себя на мысли, что одновременно живу как бы не одной, а двумя жизнями. И какая из них настоящая, понять мне было, увы, не дано. А разбираться теперь, скорее всего, уже поздно.

      Я вспомнил это так отчетливо и ясно, как будто увидел в ярком свете фотовспышки: вот стоит самоуверенный мальчишка и молодая гадалка держит его ладонь перед собой.

      Сейчас мне почему-то кажется, что в предсказании цыганки был заключен сокровенный смысл и самое важное для меня – это сосчитать, сколько жизней я уже прожил.

      Но почему-то, этот счет дается мне с большим трудом. Я сбиваюсь, начинаю заново и никак не могу собрать воедино цепочку давно прошедших событий, которые, как оказывается, и составляют всю мою жизнь.

      – Пять, пять, мне кажется, прошло всего пять жизней, – высчитываю я, не замечая, что пытаюсь говорить вслух.

      А жена наклоняется надо мной, стараясь разобрать в полубессвязном мычании больного хоть какой-то смысл.

      – Опять бредит, – огорченно произносит она, – вот уже которые сутки пытается сосчитать какие-то свои жизни

      – Ну, уж нет, я совсем не брежу, и не совсем потерял рассудок, – упрямо не сдаюсь я.

      – Дело не в том, сколько я прожил, а сколько мне осталось. Семь, всего должно быть семь. Семь минус пять будет два. Значит, есть еще две жизни в запасе. Я еще поборюсь!

      Но иногда мною снова овладевает беспокойство: а вдруг я сделал ошибку и неправильно сосчитал? Вдруг, не пять, а все семь прошли! И что же? Значит все? Но я еще не готов! Нет, нужно снова все пересчитать.

      И опять седой человек в палате для тяжелобольных мечется в полузабытьи и мучительно пытается сосчитать какие-то свои жизни.

      Свет очей моих

      Я проснулся темной ноябрьской ночью и потом долго не мог уснуть, перебирая в памяти причины такого неясного и приятного пробуждения.

      Как будто ангел пролетел надо мной и коснулся светлым крылом.

      Но я просто вспомнил