Следующей весной. Виима

пользовалась с выгодой для себя, и незаурядного ума, имелся так же и своевольный характер. Ближе к осени это постепенно стало проглядываться сквозь занавес ресниц в горящих глазах, в упрямо сомкнутых губах и дрожащих от гнева руках. Конечно те, кто знали ее не так хорошо, ничего не замечали, даже родители не особо реагировали на редкие вспышки протеста. Василиса, хоть и являлось тоже близким человеком, но так же не сразу обратила на это внимание. Хотя все же день ото дня из обрывков фраз и разговоров картина начинала обретать ещё размытый, но понятный фон.

      Под конец лета, в последний день жатвы, она, уставшая, присела рядом под раскидистым деревом и какое-то время молчала, перебирая в руках ленту кушака. День выдался жарким, редко какой день августа мог сравниться с этим, работа подходила к концу и оставалась лишь уборка и подготовка зерна к холодам. Тишина не продлилась долго, сцепив руки в замок и еще раз осмотревшись Прасковья произнесла:

      – Знаешь Вася, скоро зима и в каждый дом снова придет смерть. Смерть от холода и голода, а знаешь сколько человек умерло в семье нашего барина за последние годы? Никто! Тебе не кажется это неправильно? – эти слова и мысли звучали так чужеродно в потоке обычно простых разговоров о каждодневном быте.

      – Неправильно? Отчего же? У него больше еды и дом наверное теплее, вот и все.

      – Вот и все, а как же мы, мы не должны так жить, мы… мы можем жить по-иному.

      – По-иному? А как по-иному жить? – младшая сестра не могла понять о чем она, кругом только и говорили что как жили в прошлом столетии, так и сейчас живём.

      – Свободнее, там, в столице, для крестьян есть выбор заводы и фабрики, а и как их там ману…ктуры вроде, ты и представить не можешь что можно просто заработать и откупиться от господина. А что мы, мы здесь совершенно бесправны, никто и головы не может поднять без прямого на то приказа, – в ее голосе звучала такая уверенность в собственных словах.

      – Откуда ты это можешь знать? Да и слова та какие знаешь, я их и в жизни не слышала.

      – Не это главное, а свобода, свобода от всего этого, ты можешь только подумать? А нужно что? Всего лишь сплотиться и бороться за свою свободу.

      – Я, право, не знаю.

      Никто и никогда бы даже не подумал говорить с Василисой, да и с любой другой женщиной в деревне на такие темы, от того что ей об этом говорила, казалось, наивная сестра было не по себе.

      После этого она замолчала на какое-то время и позже долго не поднимала эту тему, вплоть до самых холодов. В один из темных вечеров она прервала свой разговор о неприятной дочери Игната Григорьевича и резко произнесла:

      – А… знаешь на днях в соседней волости бунт был, подавили ещё до заката, голод заставил, – голос в образовавшейся тишине был словно удар топора о молодое деревце, раскалывая его на части.

      – Я не…

      – А у нас – перебила Прасковья – тоже голод, с каждым годом все сложнее, не урожай за не урожаем, а молчим,давимся гнилой репой и