Отвлекаясь. Федерика Де Паолис

прием лекарств и длинную череду процедур (врач, проводившая ЭКО, называла их процедурками). Виола каждый вечер колола себе в живот гепарин, а Паоло стоял у окна, курил и представлял себе лицо будущего сына. Внезапно гормоны закружились в бешеном хороводе. Виола исправно поглощала их, хотя от них у нее раскалывалась голова и земля уходила из-под ног. Головокружения, слезы и нервы. Натянутые как струны. Как оголенные провода. Она размышляла о немолодых дамах, принимающих эстрогены, чтобы отсрочить менопаузу, одну пилюлю в несколько дней, чтобы сохранить эластичность кожи (и мышц), ослабить приливы, справиться с перепадами настроения. Жизнь женщины усеяна гормонами, вздыхала она. Гормоны, чтобы рожать, чтобы не рожать, чтобы законсервироваться и не стареть. Гормоны как столпы капитализма, как эликсир долгой жизни, как монетки, которые суют в тело, чтобы машина всегда работала как надо: чакра, виагра, тестостерон – все вращается вокруг секса.

      – Иди-ка лучше сюда, займемся любовью, – говорил ей Паоло.

      Любовь. Виола забыла, что это значит. Средство неизвестно для чего, бесполезный инструмент. Она полностью сосредоточилась на матке, яичниках, открытой трубе. Гепарин. Эстрогены. Четыре яйцеклетки. Две неудачные попытки. Куча денег впустую. Потом успех, оплодотворенный эмбрион, имплантация. Они были так счастливы и весь вечер провалялись на татами, на желтой простыне, лежа на боку очень тихо: у нее в животе был их малыш.

      – Малышка.

      – Почему?

      – Я чувствую.

      На УЗИ Виола нарядилась как невеста, а Паоло – нет. В то утро он сходил на пробежку, на нем были старые кроссовки Nike, внутри бурлили эндорфины, усы топорщились, на подбородке красовался графитовый ободок щетины.

      Гинеколог нанесла на живот тонкий слой геля, чуть заметно улыбнулась Виоле, долго водила датчиком около подвздошной кости, вокруг пупка, вздохнула, надела очки, висевшие на бронзовой цепочке, и, помедлив, сказала:

      – Мне жаль, но сердцебиения нет.

      Виола повернулась к нему: в ее глазах застыл мрак.

      – Мы его потеряли…

      Если бы он только мог, он стер бы это выражение с ее лица поцелуями, заботой, любовью. Той самой любовью, которую она возненавидела, – любовью бесплодной.

      Это выражение лица он заметил издалека, угадал его даже на расстоянии, когда выходил из машины и шел по парковке. Виола стояла под большой железной звездой цвета ржавчины, установленной на границе парка. На ней было удлиненное сзади черное пальто с золотыми пуговицами и хлястиком. Тем утром он этого просто не заметил. Он не смотрел на нее, на свою маленькую темноволосую мадонну, которая, закрыв рот руками, стояла за низенькой оградой, будто за тюремной решеткой. Она плача побежала ему навстречу. Она никогда не плакала. Больше не плакала. Несчастный случай уничтожил ее чувства, а заодно и желания, убил в ней радость; казалось, все это осталось на полосках пешеходного перехода. Она проговорила измученным голосом:

      – Мы его потеряли…

      Он