Отвлекаясь. Федерика Де Паолис

получится.

      Это стало их приговором.

      Спустя несколько месяцев она согласилась переехать к Паоло, в квартиру в двух шагах от этой самой парковки; это не было продуманным решением, скорее уступкой традиции, заботой о потребностях партнера. Виола усердно редактировала свой первый роман и занималась переводами. Паоло только что приняли на работу в юридическую контору Гримальди.

      Весь день они с нетерпением ждали вечера и начинали его, как обычно, с бокала чильеджоло. Они могли часами гулять, прижавшись друг к другу и идя в ногу, спускались к плотинам на Тибре, смотрели на вспененную воду и в конце концов добирались до центра; питались жирной, нездоровой едой прямо в постели или в спешке, на ходу, иногда примостившись за буковым столиком на кухне, где Виола поставила горшок с плющом, доставшимся ей от отца, – свое наследство.

      Она постоянно читала Томаса Бернхарда, Сола Беллоу, Джоан Дидион, и это вызывало у Паоло безграничное восхищение, которое неизбежно превращалось в желание – желание неодолимое, за первый год только окрепшее; они были словно спортсмены в процессе бесконечных тренировок, все более уверенные в себе, все более счастливые.

      После секса ее волосы кудрявились, тогда они у нее были длинные, с челкой, она подкрашивала их в оттенок шоколада. Сидя на нем сверху, она вытягивала шею, набухшие груди колыхались (Паоло казалось, что они грохочут на всю комнату), живот и ягодицы становились упругими, как барабан. Ее маленькое стройное тело быстро двигалось, становилось влажным. Гибкая спина покрывалась каплями пота, несколько раз – вскоре после окрашивания волос – на ней появлялись темные пятна. На кухне тоже все пачкалось. Любовь везде оставляла свои отпечатки. После секса они обычно отправлялись в душ, и все начиналось сызнова. Прямо там, стоя под горячими струями, Виола произнесла:

      – Может, сделаем ребенка? Что скажешь?

      Ребенок в ее сознании был как бы новым шагом навстречу настоящему мужчине, но совершенно не обязательным, скорее подсказкой, скрытой в ее голове, как и в голове любой женщины. Виола от нее отмахнулась, сосредоточившись на самой себе.

      Она тяжело пережила ранний развод родителей, ей было пять лет, когда папа не вернулся домой. Мать впала в уныние на целый год, и из всего этого долгого года Виола запомнила прежде всего ее глубокую печаль и тоску, которая полностью завладела жизнью женщины и ее маленькой дочери. Потом приходили и уходили разные мужчины, и каждый раз мать как одержимая со всей серьезностью погружалась в новые отношения. Она растила дочку так, словно та была ее подругой, и, едва дождавшись, когда Виола созреет, вывалила на нее полный мешок своих горестей, своей беспомощности, денежных проблем, мужских низостей, интимных признаний, не говоря уже о бесконечных эпитетах в адрес отца: «Эгоист, засранец, никчемный человек».

      Виоле было хорошо с отцом, ей нравилось проводить с ним время, он был человек спокойный, математик с откровенно коммунистическими взглядами, страстный любитель