Арена XX. Леонид Гиршович

расстанемся с тобой

      Ни за что на свете… —

      на что он прижался к ее груди с нарочито невинным видом.

      За ночь, что дьячок бестрепетно провел с покойницей, зала наполнилась «ладаном смерти». К этому остро не хватало чего-то… церковной атмосферы с ее ладаном… И так же остро хотелось оседлать могучее колено. Было же обещано накануне, что оно не расстанется с тобой ни за что на свете. Первое в жизни разочарование такого рода. Хозяйка не изволила вновь обласкать сироту.

      Розовый гроб стоял на двух табуретках вдоль стола, как судно в ожидании пассажиров. После положения в него тела гроб установили на столе, и священник стал служить первую панихиду. Все держали свечки. Затем с возгласами «Вечная память!» гроб вынесли. На ступеньках пришлось осторожно накренить. К крыльцу была приставлена крышка с посеребренным крестом. Колесницы в селе не было, и под пение «Святый Боже!» гроб поплыл на длинных полотенцах, продетых сквозь металлические ручки. Мужики несли хоругви.

      Это село было основано людьми древнего благочестия, но по мере распространения тлетворных веяний цивилизации здешние места стали обживаться теми, кому для полноты счастья в родных краях «остро чего-то не хватало» – руки, ноги, а пуще всего головы, недостаток которой возмещали даровой землей. Николашиному деду возместили ею потерю стопы в Туркестане.

      Тесть не любил зятя, хотя вряд ли нашлась бы лучшая партия для дочери. Все ее приданое – отсутствие физического изъяна, на что мог польститься лишь тот, кому и этого не дано. Колченогий костюмер походкой напоминал яхту, плывущую по бурным волнам. Вместе с тестем они смотрелись регатой.

      Теперь вдвоем они ковыляли за гробом, а между ними шел Николаша, будущий артист жизни. Процессия прошла под аркой, по которой змеилось полууставом: «Приидите ко Мне все труждающиеся и обремененнии и Аз упокою вы». И для вящей убедительности деревянный ангел трубит с кладбищенских врат. В эту ночь покойница ночует в церкви под сенью кисеи и на третий день будет предана земле. Зеленая луковка над церковью проросла золотым крестом. К белым оштукатуренным стенам примыкали нательные крестики земли: погост.

      Назавтра от набившегося народу воздух сделался тусклым, как в бане. В тумане, в духоте, смешавшись с ладаном, уже хорошо знакомый запах был сугубо нестерпим. Каждый присутствовал на собственном отпевании. Близок твой загробный мир: и черти, и пламы высокие.

      После обедни началось каждение вокруг гроба. Откинув полог, старичок в ризе подозвал проститься с матерью, дочерью и супругою в одном лице (сие, возможно, есть ключ к постигновению единосущия Пресвятой Троицы – ларчик-то просто открывался). Рот и нос у нее были обложены ватой до самой груди. Теперь она напоминала рождественского деда, у которого веки смежились так глубоко, будто под ними не было глазных яблок. Николашу ткнули губами в холодную руку с черными ногтями, в которую батюшка потом вложил восковой крест и записку, а на лоб приладил бумажный венчик. И еще он всю ее облил темной густой жидкостью: