Мой ослепительный миг. Зоя Некрутова-кетько

единственного на всю округу медика, фельдшера Мочалова, который всех лечил: мог и зуб удалить, и роды принять. Он оставил о себе добрую память. Но нос у дяди Григория прирос криво – так, как прилепила его моя мама, и дядя потешался над ней (и над собой), мол, что же ты, Марковна, испортила всю мою красоту, прощаю лишь по случаю, что уже женат на твоей сестре.

      До революции дядя Григорий работал на золотых приисках в районе Златоуста Челябинского уезда, где подружился с моим будущим отцом, Некрутовым Кузьмой Филипповичем. Он был уральским рабочим, городским человеком, не приспособленным к сельскому труду. И когда он приехал на Алтай с дядей Григорием, посватался к моей маме, женился, то все решения по сельскому хозяйству пришлось брать на себя маме. Он ремесленничал, умело рыл колодцы – колодец, который он вырыл для нашего дома, прослужил целый век. Он же был золотоискателем, привез немного золота, маме подарил тяжелые сережки в виде капель, которые она в годы войны сдала в Фонд обороны, другое золото пропало во время пожара, который устроила моя сестра Мария еще до моего дня рождения. Родилось у отца и мамы семеро детей, трое из них умерло. До зрелого возраста дожили только старшая сестра Екатерина, брат Алексей, сестра Мария и я – Зоя, младшая. Отец умер от брюшного тифа, когда мне был всего годик. Мама волевая, трудолюбивая, в голодный год променяла обручальное кольцо на продукты питания, и мы все выжили.

      Через год в нашу семью пришел мужчина на 20 лет старше мамы, расставшись со своей бездетной женой («старушкой», как мы ее звали), но он не оставил ее без заботы, и я ходила к ней в гости, как к родне.

      Он же, Иван Пантелеевич Гриднев, стал мне родным человеком, и я верила, до получения документов по окончании семилетки, что он мне родной отец.

      Отец Иван Пантелеевич Гриднев с моим сыном Серёжей. 1951 г.

      Я была очень огорчена, что я не Гриднева, а Некрутова. Он же для меня остался идеалом, ведь воспитывал он меня, приучал ко всему хорошему, почти не ругался. Сердился, когда поминали черта; самыми резкими выражениями были: «яхни тебя», «якорь тебе», «ясное небо», и все.

      Вот что рассказал однажды про свою молодость отец:

      «Жил я в Усть-Волчихе, делал для людей балалайки, другие музыкальные инструменты и многое другое. Молод был, как и все, ходил до свадьбы без штанов в длинной холщовой рубахе. И вот пришли в мастерскую мать с отцом, увели меня в дом, надели штаны, подпоясали и повели к девушке, которую я не видел никогда, сватать. Так мы и прожили не по любви и не родили детей…».

      Он побывал на Дальнем Востоке и очень хвалил тот край. Мастер на все руки, он построил нам хороший дом (пятистенок), который простоял до конца XX века, мебель, сделал мне коньки, гитару, с которой я ходила в школьный струнный оркестр. Корове сделал ярмо, и мы на ней ездили с ним на сенокос и на рыбалку. Было у него и ружье – берданка. Лодку для рыбалки он сделал тоже сам, сплел сети. Катал пимы. Знал, где брать грибы и ягоды в лесу, другие съедобные и лечебные растения. Учил ориентироваться на местности, искать воду, разводить