Три богатыря. Часть 5. Павел Вяч

беспрерывно глушил Мурома своим свистом, но богатырю было плевать.

      Да, было больно, да, он едва стоял на ногах, но Илья точно знал, что этот бой остался за ним.

      Эти семь дубов явно были базой разбойника, и Муром видел только один способ добраться до него – срубить их все.

      – Лучше сам слезь, – проворчал Муром, не слыша себя.

      Ожидаемо не получив ответа, рванул отворот своей рубахи и, сделав две самодельные затычки, сунул их себе в уши.

      Стало чуть лучше, но ненамного.

      – И чего я раньше не догадался? – Богатырь сплюнул кровью и, засучив рукава, взялся за топор.

      Поначалу дело шло небыстро, но, когда к рубке столетних дубов присоединился Топтыгин, дело пошло веселей.

      Огненный медведь поднимался на задние лапы и, как заведённый, работал передними, вырывая из столов огромные куски древесины.

      Щепки и искры летели во все стороны, а свист Соловья-разбойника медленно, но верно превращался в обречённый вой.

      Гнездо, к слову, рухнуло, когда осталось всего два дуба. Стволы многовековых деревьев не выдержали нагрузки и с громким треском лопнули, накрыв поляну переплетёнными между собой ветвями.

      Благо Муром, предвидя такое развитие событий, успел сложить из обструганных на месте брёвнышек шалаш, в котором укрылись и он сам, и Топтыгин с до сих пор привязанным к нему Алёшей.

      Правда, мишка долго рассиживаться под навесом не стал и, скинув с себя Алёшу, рванул куда-то в сторону.

      Муром хотел было броситься следом, прорубаясь сквозь скрученные ветви, но тут дубы, потерявшие связь с землёй, обратились в пепел.

      Некогда цветущая зелёная поляна мгновенно превратилась в самое натуральное пепелище, на краю которой обнаружился придавленный к земле Соловей-разбойник.

      Это Топтыгин не дал свистуну сделать ноги, надёжно зафиксировав разбойника свой лапой.

      Муром же, убедившись, что Алёша, хоть и в отключке, но до сих пор дышит, достал из Инвентаря первый попавшийся меч и направился к Топтыгину.

      Точнее, к Соловью-разбойнику.

      Тот пытался что-то сказать, но оглохший Муром не мог разобрать ни единого слова. Не мог – да и не хотел.

      Касайся дело его одного, он, может быть, и простил бы Соловья, но эта подлая атака Тьмой, навалившаяся на поляну темнота и мерзкие коротышки, чуть было не задавившие Топтыгина, отбили всякое желание говорить и договариваться.

      – Ты хотел за проход голову? – произнёс Муром, не слыша себя. – Так держи же её!

      Меч сделал «вжух!», и отрубленная голова разбойника скатилась Илье под ноги.

      – Жадность губит, – проворчал богатырь и, пошатнувшись, мешком осел на землю.

      Накопившиеся усталость, телесное и ментальное изнеможение и разрывающаяся от мигрени голова сделали своё дело.

      Меч выпал из ослабевших пальцев, глаза богатыря закатились, а могучая грудь замерла, не в силах втянуть в лёгкие новую порцию воздуха.

      Где-то на периферии сознания заревел Топтыгин, но Мурому было уже