С мейсе Райкконен что-то не так. Анна Ледова

вяло переругивалась с бестелесным Фрэнки. Генриетта с интересом наблюдала за ними, устроившись в углу под потолком и чистя два апельсина одновременно двумя парами мохнатых лапок. Из-под паркета в гостиной неуверенно пробивался тонкий стебелёк неопознанной растунции.

      – Эдвард, ату, – скомандовала я копошащемуся под креслом горничному. Бессловесный помощник замер и радостно пополз к чужеродной зелени, перебирая щётками.

      Китти и Либби притворялись нарисованными, но стоило мне отвести пристальный взгляд, как их глазки начинали масляно поблёскивать, а сами они тонко хихикать. Перед разожжённым камином обнаружился и сам малец с ворохом необычных имён.

      Кажется, прислуге в этом доме он пришёлся по душе. Китти и Либби тут же зашикали на меня, чтобы не разбудила ненароком. Пугливая и недоверчивая Генриетта бесшумно свесилась с люстры и укрыла мальца невесомым пледом из паутины собственного изготовления. Покраснела, тряхнула золотистыми кудряшками и снова растворилась под потолком.

      Эричек свернулся калачиком на медвежьей шкуре и являл собой до того умильную картину, что я сама растрогалась. Я тихо опустилась рядом. Что же ты за ребёнок такой странный, что за судьба у тебя непростая? А ведь действительно ангелок, когда спит. Щёчки круглые, нежные, раскраснелись от близости огня. А будущие черты лица всё равно уже просматриваются. И чёткая линия скул, и прямой гордый носик. Ох, отбою от девок не будет, когда подрастёт. Да ещё с таким языком подвешенным. Ладно уж, вырастим как-нибудь. Не последний кусок хлеба отбирает. Может, у меня и свой такой когда-нибудь появится, всё опыт.

      Улыбнувшись, я погладила мальца по каштановым завиткам. Тот во сне ещё засопел, нащупал спросонья мою руку и уткнулся в ладонь лицом, будто котёнок. Одно сплошное умиление. Да чёрт с тобой, Эричек, оставайся. Я потянулась за подушкой, чтобы устроить его поудобнее, и тут мой взгляд упал за кресло…

      В фарфоровой чашке чернела кофейная гуща. В парное ей блюдечко была воткнута по центру наполовину выкуренная сигара. И рядом стояла початая бутылка лучшего бренди из хозяйских же запасов.

      – Ах ты, паршивец мелкий! – выругалась я в полный голос, и всё умиление разом слетело.

      Паршивец дёрнул ножкой, но даже не проснулся.

      Нет, зря я выпоротник не купила. Эричек сладко почмокал губами, и у меня рука не поднялась выдать ему очередную затрещину. Ладно, спи уж, утром получишь по полной…

      Утром меня разбудил восхитительный аромат жареной грудинки и кофе. От Моры такой любезности не дождёшься: она считает, что поедание умерщвлённой плоти животных – издевательство над её неспособностью обрести покой. Если не в земле, так хотя бы в чужом желудке. При этом убоище страшно не любила Генриетту за то, что та отпугивала крыс и мышей от дома и тем самым мешала ей развоплотиться преждевременно.

      Может, тогда не сразу прибью мальца за вчерашний кутёж, если так расстарался.

      – Тётенька Уна, завтракать айда! – радостно пропищал Эричек, но голос его внезапно дал хриплого петуха и мальчонка, ойкнув, схватился