О мышах и людях. Квартал Тортилья-Флэт (сборник). Джон Стейнбек

ты все вот так же хорошо будешь помнить.

      У Ленни дух захватило от радости.

      – Я все буду помнить, – сказал он.

      Джордж снова взмахнул ложкой.

      – Послушай, Ленни. Оглядись хорошенько вокруг. Можешь ты запомнить это место? Ранчо вот там, в четверти мили отсюда. Нужно все время идти вдоль реки.

      – Конечно, – сказал Ленни. – Я могу запомнить. Разве я не запомнил, что нужно молчать?

      – Конечно, запомнил. Так вот, Ленни, если ты чего натворишь, как раньше, сразу же бегом сюда, чтоб спрятаться в кустах.

      – Спрятаться в кустах, – медленно повторил Ленни.

      – Да, спрятаться в кустах и ждать меня. Можешь это запомнить?

      – Конечно, могу, Джордж. Спрятаться в кустах и ждать тебя.

      – Но гляди, ничего не натвори, потому что иначе я не позволю тебе кормить кроликов.

      Он швырнул пустую жестянку в кусты.

      – Я ничего не натворю, Джордж. Я буду молчать.

      – Ладно. Тащи свое одеяло к костру. Здесь хорошо спать. Видны небо и листья. Не подбрасывай больше хворосту. Пускай костер помаленьку угасает.

      Они расстелили одеяла на песке. Костер догорал, и круг света суживался; кривые ветки исчезли в темноте, и вокруг смутно маячили лишь толстые стволы. Ленни спросил:

      – Джордж, ты спишь?

      – Нет. Чего тебе?

      – Давай заведем всяких кроликов, Джордж, разных мастей.

      – Само собой, – отозвался Джордж сонным голосом. – Красных, и синих, и зеленых кроликов, Ленни. Мильоны всяких кроликов.

      – И чтоб они были пушистые, Джордж, такие, каких я видел на ярмарке в Сакраменто.

      – Да, пушистые, известное дело.

      – Но ведь я могу и уйти, Джордж, буду жить в пещере.

      – И к черту тоже можешь уйти, – сказал Джордж. – А теперь заткни глотку.

      Раскаленные уголья постепенно тускнели. За рекой, в горах, завыл койот, и с другого берега отозвалась собака. Листья сикоморов шелестели под легким ночным ветерком.

II

      Барак был длинный, прямоугольником. Стены внутри побеленные, пол некрашеный. В трех стенах были маленькие квадратные оконца, а в четвертой – тяжелая дверь с деревянной щеколдой. По стенам стояли восемь коек, пять из них были застелены одеялами, а на трех валялись лишь холстинные тюфяки. Над каждой койкой был прибит ящик из-под яблок, так что получалась как бы полка для вещей постояльца. И полки эти были завалены всякой всячиной – мылом и пачками талька, бритвами и ковбойскими журналами, которые на ранчо так любят читать, и хотя смеются над ними, но втайне верят каждому слову. А еще на полках были лекарства в пузырьках и гребни; кое-где на гвоздях, вбитых рядом, висели галстуки. В углу была черная чугунная печь, труба ее выходила наружу прямо через потолок. Посреди комнаты стоял большой квадратный стол, на нем валялись истрепанные карты, а вокруг вместо стульев были расставлены ящики.

      Около десяти часов утра солнце заглянуло в одно из оконцев, бросив на пол пыльный сноп света, и в этом свете, словно яркие искры, закружились мухи.

      Деревянная щеколда стукнула.