Татьяна Вергай. Цветы у дороги. Нина Ив

мамы: выставляй стену между собой и умирающим пациентом, иначе сгоришь.

      Некоторое время братец смотрел, словно я направила на него заряженное ружье с намерением выстрелить. Порываясь сказать, смолчал.

      Мы часто молчали, когда нужно было говорить и кричать, и временами казалось, что идет соревнование, кто продержится дольше всех в этом невыносимом конкурсе. Хороших новостей то не касалось, ими спешили поделиться со всяким встречным, создавая иллюзию счастливейших из смертных. Плохие скрывались неделями, а то и месяцами до момента, когда события уже вовсю выглядывали из порванного дедоморозовского мешка с плохенькими сюрпризами. Мешок рвался, и нам не оставалось иного, как подставить в молчании плечо друг другу. Слова в такие минуты не имели силы, а зачастую и вовсе не находилось.

      Пребывающий несколько недель по делам в Ханты – Мансийске у своего шурина отец только по возвращению узнал о госпитализации матери. К тому времени её перевели в город. Отринув просьбы в компании, отец отправился в одиночестве. Задумчивость и отсутствующий взгляд, с которыми он переступил порог дома, порождали вопросы, ответы на которые возложили на время. Должно быть мысли его были так глубоки и противоречивы, что батюшка счел необходимым пережить их вдали от дома, не подозревая, какую ярость в лице старшего сына встретит поутру. Тяжелый переломный разговор при закрытых дверях, после которого Костя поспешил оставить отчий кров, так и не был прокомментирован отцом.

      Пресловутая веснушчатая Варенька, соседка – разведенка, не знавшая порога нашего дома много лет, вдруг обнаружила повод заглянуть «за солью – сахаром», отсылая свой пытливый взгляд в глубь дома. К чести отца, тот не удосужился порадовать гостью, чем спровоцировал новые визиты нуждающегося создания в течение последующих трех дней.

      Как сложно сложить два и два не умеющему считать! Все лежало на поверхности, но я ныряла вглубь в поисках ответов. Глубочайшая ошибка начинающих жить своими глазами и сердцем.

      Глава 3

       И было страшно от обмана,

       Но, боже, как же он щадил!

      – Доченька, ты напрасно тревожишься, – убеждала Екатерина Борисовна, противясь намерению повидать её. – К тому же здесь всё напоминает о шприцах с длинными, очень длинными и тонкими иглами. Как ты себя будешь чувствовать? Побудь, детка, дома, по хозяйству. Что до телефона… ты же знаешь, что он запрещен из-за работающего оборудования. Приходится выходить из палаты, а мне… тяжело.

      – Как твой малыш, мама? – с досадой мирилась я, и мама хмыкающим голосом (её одолевал жесточайший насморк, часто присущий беременным) заверяла в благополучии, напоминая о временности этого кошмара и переключаясь на домашние хлопоты.

      Отцу не нравилось копошение около мамы: словно гусыни над гусенком, который давно как гусь. Моя глупость позволяла передавать отцовы эпитеты, и она же не дозволяла осознать, что творилось в голове той, что держала трубку на другом конце связи. Захваченная воспоминаниями,