Татьяна Вергай. Цветы у дороги. Нина Ив

как же разительно отличался характер отца! Долгое пребывание в статусе «единственный ребенок» в семье военнослужащего принесли плоды. С твердостью, упрямством и эгоизмом он унаследовал любовь к доминированию, тщеславие и болезненную гордость. Всю жизнь он посвятил машинам и женщинам, и если делать выбор меж этими двумя столь увлекательными для мужчин интересами, то сложно сказать, от чего отец приходил в больший восторг. Первых боготворил, последних, считая натурами крайне ограниченными и лишенными всяких талантов, воспринимал как средство для удовольствия, а потому часто их переживания и жизнь ни во что не ставил. Он был сдержан, остроумен и разумен при мужчинах, обаятелен, ироничен и заботлив при женщинах. Но то – в обществе. Дома Владимир Сергеевич давал волю тирании, наслаждаясь господством над созданным им семейством.

      Пребывание целыми днями на улице со старшими братьями и соседскими детьми, покорение не исследованных территорий села и близлежащих деревень с простирающими лугами и лесами рождало много планов и действий, не всегда согласованных с родителями. Последствия таких познаний, как уже было замечено ранее, в равной степени не были согласованны с нами. Родители принимали решение о каре самостоятельно, и изменить их могло только явление Христа с просьбой о помиловании нерадивого чада или конец света.

      После таких наказаний, стоя в углу на коленях с поднятыми руками, на ум нередко приходили мысли о спартанских детях. Вопрос о мужественности и силе духа не стоял в те времена – подобные качества являлись естественной чертой любого сельского ребенка. Увлекшись внутренним спором о разумности и гуманности подобного воспитания, я приходила в себя, когда одеревеневшая спина уже с трудом сохраняла положение столбика. Ходом подобных мыслей я была обязана не иначе, как старшему брату Косте, который нередко вызволял из заточения свою нерадивую сестру. Трудов того стоило небольших. Начинались эти разговоры всегда одинаково: брат заговаривал об историях, услышанных им от деда, побывавшего в концлагере у фашистов и чудом трижды избежавшего смерти.

      – Так что ты можешь ощутить прелесть милосердного наказания, Тьянка, – говорил он назидательно трагическим голосом, в котором только хорошо знающий его человек мог уловить сострадание к наказанному и иронию над тираном. – Даже сам Сталин не пожалел своего сына ради благополучия страны. Наша семья, конечно, не страна, но все-таки… Твой прадед пережил Освенцим, и ты сможешь. Я верю, ты встретишь все испытания с ровной спиной и сухими глазами.

      После подобных разговоров отец не мог оставаться безучастным. Не проходило минуты после ухода Кости, отец лениво поднимался с любимого дивана и сосредоточенно начинал искать нечто среди ровных столбиков книг на полке. Неторопливые движения и сосредоточенное лицо были первыми вестниками пробудившейся совести, что искала пути достойного прощения без ущерба для собственной гордости.

      – Сбегай за свежей газетой