История одной картины. Один день из жизни Александра Cуворова. Елена Немых

небольшого роста русский крестьянин, наоборот побледнел, перекрестившись на образ. Пока калмык мялся у входа в комнату, не решаясь заговорить, Прошка быстро прошёл в комнату, поставил тлеющую свечу на стол и перелил использованную во время обтираний воду в ведро. Суворов сурово глядел на Мергена:

      – Чего тебе? Где завтрак? Я, едит твою, на позицию с инспекцией, а ты меня задерживать изволишь, братец?

      Мерген покраснел ещё больше. Он давно привык к причудам генерала, полгода ездил за ним в военном обозе. И то, что Суворов встает ночью, около часа, и что завтракает около двух, а обедает около восьми утра с обязательной стопкой водки – он знал прекрасно, но сегодня случилась незадача, из-за которой он не смог согреть чаю с утра. Привыкший кочегарить самовар на шишках, он никак не мог признаться, что местная зеленая поросль с чахлых кипарисов долго пыталась зажечься, но потом начала тлеть, не давая тепла пузатому, фирменному чуду из самой Тулы. Мерген и дул, и руками махал и сапогом работал, как поршнем, но вода не грелась. Он хотел во всем признаться хозяину, и что он оплошал, и что кипяток задержался. но неожиданный возглас Прошки отвлёк генерала:

      – Тьфу ты, пропасть… Пятнадцать человек солдат в трубу упало, двадцать до смерти ушиблось, а остальных в лазарет повезли.

      Суворов вскочил, отбросив письмо Потемкину.

      – В лазарет? – закричал Суворов с ужасом, – в лазарет, помилуй Бог?! Заморят моих чудо- богатырей. Нет, не посылать в лазарет, дай им травки-фуфарки, – будут здоровы. А ты проклятый, напустил ветру из двери. Мне холодно! Лови, лови ветер, я помогу.

      Суворов с Прошкой начали бегать по комнате, как будто ловя что-то; наконец последний отворил дверь и, как будто выбросив в нее что-то, сказал:

      – Поймал мороз и выкинул!

      Мерген оторопело смотрел на них. Что за обряд совершал в бывшем турецком доме Кинбурнской крепости генерал-аншеф и его камердинер, он так и не понял. Суворов потряс руку камердинеру и радостно сказал:

      – Спасибо, спасибо, теперь теплей, а то, проклятый, заморозил было.

      Генерал замолчал, повар откашлялся. Возникла неловкая пауза. Наконец он

      набрался храбрости и спросил:

      – Что кушать будете? На обед что готовить?

      – Свари ты мне армянское кушанье.

      – Слушаю.

      – Свари ты мне татарское кушанье.

      – Слушаю.

      – А вот французское и немецкое не вари.

      – Слушаю.

      – Да еще русские щи.

      – Этого нельзя.

      – Почему?

      – Не могу знать….

      – Ах ты, немогузнайка! Нельзя! Говори, проклятый, почему нельзя?

      – Сметаны нет.

      – Убирайся, убирайся! Сметаны нет…. Слышать не хочу ничего! Будь добр, братец, чтоб были щи! Прошка, толкай его.

      – Я и сам пойду, – сказал повар, и, уходя, сильно хлопнул дверью.

      – Вишь, Прошка, как он меня рассердил, –