Отмель. Холли Крейг

Но все же странно. Явный перебор. Необходимость спокойно принимать присутствие телохранителя, грубо вторгшегося на мою кухню, сбивает с толку. Воздух кажется спертым, удушливым. Банановый хлеб оставляет жгучий привкус на языке. Я отодвигаю тарелку в сторону и вдруг кое-что замечаю.

      Под блюдом с банановым хлебом спрятан крошечный сложенный листок бумаги, размером не больше ногтя на большом пальце. Я бросаю взгляд на дверь, через которую они оба вышли, и нервно сглатываю. Это Ариэлла оставила бумажку? Я абсолютно уверена, что раньше ее тут не было. Я ведь опрыскала столешницу чистящим средством буквально за пару минут до того, как гостья с охранником позвонили в дверь. Пульс снова учащается, глаза настороженно смотрят на дверь. Может, это старый чек, завалявшийся ценник или просто мусор. Но отчего так бешено стучит сердце? Я облизываю верхнюю губу, разворачиваю бумажку и понимаю, что никакой это не чек и не ценник. Это записка, выведенная от руки крошечными синими буквами. А в ней – сообщение, от которого у меня захватывает дух.

      Они всегда начеку. Не спрашивайте о моем муже. Беременность – единственная тема, которую нам позволят обсуждать. Мне нужна Ваша помощь, Эмма.

А.

      Я снова и снова прокручиваю в голове текст, пытаясь найти подвох или другой смысл. Может, это шутка? Нет. Упоминание телохранителей с явным намеком на угрозу («Они всегда начеку»), просьба не спрашивать о Матео… Ей нужна моя помощь. О боже, Ариэлле нужна моя помощь, а я даже не знаю, какая именно. Да и как я ей помогу, если они всегда начеку? Скатав бумажку в маленький шарик, я прячу ее в карман шорт и дрожащими руками завариваю чай. Спокойно. Возьми себя в руки. Нельзя позволить охраннику заметить перемену в моем настроении. Они ведь как ищейки, постоянно настороже, держат ухо востро. Я кладу еще одну ложку заварки в чайник и ставлю воду на огонь. Когда откроется дверь, нужно сделать вид, будто ничего не произошло. Я сменю тему и спрошу Ариэллу о Бонди-Бич и ее прежнем доме. А когда гости уйдут, все обдумаю и решу, как действовать. Если, конечно, вообще захочу ввязываться. Только один человек знает, что делать. Это Джек. Я спрошу Джека.

      Двери открываются, и Ариэлла комментирует абстрактную картину, висящую на стене, – уродливое произведение искусства, которое выбрал Чарльз. Ариэлла упоминает быстрые мазки красного, приглушенный синий. Говорит, что похоже на огонь в океане, «если такое возможно».

      Телохранитель возвращается на прежнее место и снова утыкается в смартфон, а Ариэлла поворачивается ко мне и многозначительно на меня смотрит. Я едва заметно киваю, она меня понимает и прикрывает веки то ли с облегчением, то ли с болью, а может, боится заплакать. Запивая всплеск эмоций чаем, я даже предположить боюсь, какие чувства сейчас испытывает моя соседка. Но готова поспорить, что она прекрасно умеет маскироваться. И теперь, раз уж я решилась ей помочь, мне тоже придется освоить это искусство.

      Сейчас

      Я словно выхожу на сцену к зрителям: столпившимся на улице зевакам, соседям и мамашам, которые катают перед собой