Руны и серебро. Лев Овчинников

конечно. Юноше нельзя расти без сверстников, с которыми он сможет упражняться в фехтовании, стрельбе и верховой езде. Нельзя и без дядек, которые выбивали бы из юной головы всю дурь без жалости. Ах, Торек! Да я сам был когда-то юн. Веришь? До сих пор помню, как в той самой Кордании, под Региспортом, мы тискали молоденьких служанок меж шатров и турнирных павильонов. Помню и как нарвались потом пьяные на тамошних рыцарей, полетели на них с криками «Ольдания!». Крепко получили тогда… Я был в возрасте этого овоща Милека… было время… А теперь отец уже говорит о том, чтобы дать мне надел, замок да найти мне подходящую жену. Эх, отец… Если бы не вся эта история с Неведомым. Сурт! Мне уже охота прибить сукина сына только за то, что он стал поводом для ссоры с отцом. Для полного счастья я бы проучил, конечно, и Хвалибора Ярна. Уж больно хочется знать, почему он не желает привлекать ланкапитул и коллегию к борьбе с Неведомым.

      Вислав уставился в пляшущий в камине огонь, единственный источник света в покоях.

      – Интересно, как там ратные дела у отца с Венцлавом? Давно ничего не слышно. Хотя до Осторжека вряд ли доходят вести из мира.

      – Думаю, им сейчас нелегко, гардарийцы свирепы, – вздохнул Торек. – Я бился когда-то с ними.

      – Что за сеча?

      – Не сеча, скорее столкновение небольших отрядов. Хотели разграбить деревню, принадлежащую моему отцу.

      – Но Ледвины этого не позволили, – одобрительно улыбнулся Вислав.

      – Не позволили. Только из двух дюжин целыми пять мужей осталось.

      – А гардарийцев сколько было?

      – Четырнадцать.

      – Конные или пешие?

      – Конные. И мы, и враг.

      Как поговорили о гардарийских ратях, стали говорить о гардарийской природе, потом о градах Гардарии, а после о красоте гардарийских девок. Тенемирские и Рудные горы, глубокие озёра и вечнозелёные леса вспыхивали перед мысленным взором Вислава, сменяясь облачёнными в шлемы с шишаками и железную чешую воинами, а после грудастыми розовощёкими женщинами в длинных платьях и мехах.

      Так грудастые бабы, воины в шишаках и чешуях, а также горы, леса и озёра довели Вислава до того, что глаза его почти сомкнулись. Торек и вовсе держался из последних сил, подкрепляемых глубоким почтением к своему господину.

      Отрок лёг на медвежьей шкуре на полу и укрылся одеялами, а Вислав расположился на дубовом ложе, достойном если не князя, то воеводы уж точно. Спустя считанные мгновения отрок захрапел, словно страдающий от насморка тролль. Вислав не мог уснуть, но Торека будить не стал. Вероятно, княжич не уснул бы сейчас, будь тут хоть совершенная тишина. Вислав вообще плохо спал в Осторжеке.

      Мысли одолевали его. Он думал об отце и о братьях. Образ марширующего ольданского войска сменялся битвой. Вислав будто бы слышал конский храп, истошные крики раненых и боевой клич, рвущийся наружу из тысячи глоток. Пело железо, глухо отзывались щиты.

      Частью души, глубокой полусознательной частью, Вислав жалел о том, что он не с королём-отцом