Рандеву и другие рассказы (сборник). Дафна Дюморье

еще говорят – верность, верность… – угрюмо процедил он. – Всякие там клятвы да обеты – сплошная ерунда, одно притворство. Помнишь, как мы держали друг друга в объятиях и шептали – «всегда», «никогда»?.. Жалкое глупое вранье, вот что это было. Сегодня ты окончательно разбила мои иллюзии, и теперь я точно знаю – в жизни нет ничего стоящего!

      Она пожала плечами и рассмеялась как ни в чем не бывало, натягивая перчатки на большие загорелые руки:

      – Можно подумать, ты никогда не любил других женщин!

      – Других?..

      Он только махнул рукой. Что тут обсуждать? Перед его глазами проплыла бессмысленная череда всех тех «других», кому он говорил точно такие же слова. Это видение его покоробило – получалось как-то некрасиво. Вот бы люди жили словно птички на дереве: высоко-высоко на ветке сидит онемевший от горя, безутешный соловей, а внизу, на земле, лежит его бездыханная возлюбленная. Как это печально! Он ни с того ни с сего почувствовал себя очень несчастным. А она уже стояла, нахлобучив кошмарную шляпку и как попало намотав на шею шарф.

      Он схватил ее за руку:

      – Не уходи!

      Она улыбнулась и невозмутимо двинулась к двери:

      – Мне надо успеть на поезд с Паддингтонского вокзала. Джон и дети ждут. Я так рада, что повидалась с тобой. Сяду в вагон и всю дорогу буду перебирать в голове наш разговор. Такое событие в моей тихой, размеренной жизни! Благослови тебя Бог – и всего тебе самого доброго. Ты даже не представляешь, какой юной я себя с тобой почувствовала.

      Он посмотрел на ее седую шевелюру, на бронзовое, обветренное лицо.

      – Ты словно уносишь с собой частицу меня самого, – проговорил он. – Забираешь у меня что-то, чему нет названия, что-то бесконечно дорогое. Знать бы еще, что это…

      Но на сей раз она в голос расхохоталась – не поверила его словам.

      – Полно, сейчас ты просто актерствуешь, – заявила она.

      – Нет, – возразил он, – нет, просто тебе не дано это понять.

      Она пошла в конец коридора и скрылась за дверью, и вскоре он услышал, как за окном удаляются по переулку ее шаги. И посмотрел на себя в зеркало над камином. До чего же он устал!

      – Монктон! – позвал он. – Монктон!

      Он снял грим и умылся; из зеркала на него смотрело бледное худое лицо. Под глазами проступили морщинки. В волосах проглядывала седина.

      В дверь постучали. Это была девушка – уже одетая, с беретом в руках.

      – Что это за старуха от тебя вышла – с седыми волосами и огромным бюстом? – спросила она.

      – Не знаю, – ответил он. – Честно говоря, до сих пор представления не имею.

      – Бедненький мой! Продержала тебя целую вечность! Представляю, как она тебя измучила!

      Он не ответил. Она поспешила за ним на улицу, в машину. Когда они подъехали к ее перекрестку на Пикадилли, девушка внимательно посмотрела на него, гадая, о чем он думает.

      А он рассеянно напевал себе под нос, мыслями где-то далеко-далеко:

      Почему ты со мной так жестока?

      Почему ты…

      Он