Николай Некрасов. Его жизнь и литературная деятельность. Л. Мелынин

более поэтического образа не знает не только русская поэзия, но, быть может, и вся русская литература… Смягчая и просветляя мрачные звуки некрасовской лиры, образ этот не раз спасал и самого поэта от конечного падения…

      Повидайся со мною, родимая,

      Появись легкой тенью на миг!

      Всю ты жизнь прожила нелюбимая,

      Всю ты жизнь прожила для других.

      С головой, бурям жизни открытою,

      Весь свой век под грозою сердитою

      Простояла ты, грудью своей

      Защищая любимых детей.

      …

      Треволненья мирского далекая,

      С неземным выраженьем в очах,

      Русокудрая, голубоокая,

      С тихой грустью на бледных устах,

      Под грозой величаво-безгласная

      Молода умерла ты, прекрасная,

      И такой же явилась ты мне

      При волшебно-светящей луне.

      Да! я вижу тебя, бледнолицую,

      И на суд твой себя отдаю.

      Не робеть перед правдой-царицею

      Научила ты музу мою:

      Мне не страшны друзей сожаления,

      Не обидно врагов торжество,

      Изреки только слово прощения

      Ты, чистейшей любви божество!

      …

      Увлекаем бесславною битвою,

      Сколько раз я над бездной стоял,

      Поднимался твоею молитвою,

      Снова падал – и вовсе упал!..

      Выводи на дорогу тернистую!

      Разучился ходить я по ней,

      Погрузился я в тину нечистую

      Мелких помыслов, мелких страстей.

      От ликующих, праздно болтающих,

      Обагряющих руки в крови

      Уведи меня в стан погибающих

      За великое дело любви!

      Читатель, конечно, десятки раз перечитывал эту бесконечно трогательную молитву-жалобу – и, тем не менее, мы уверены, что он не посетует на нас за длинную выписку…

      “Если бы Некрасов ни одной строки больше не написал, кроме этого изумительного стихотворения, – говорит Н. К. Михайловский по поводу “Рыцаря на час”, – то оно одно уже обеспечивало бы ему “вечную память”; едва ли кто-нибудь, по крайней мере в молодости, мог читать его без предсказанных поэтом “внезапно хлынувших слез с огорченного лица”. Мне вспоминается один вечер или ночь зимой 1884-го или 1885 года. Я жил в Любани, ко мне приехали из Петербурга гости, большею частью уже немолодые люди, в том числе Г. И. Успенский. Поговорили о петербургских новостях, о том, о сем; потом кто-то предложил по очереди читать. Г. И. Успенский выбрал для себя “Рыцаря на час”. И вот: комната в маленьком деревянном доме; на улице, занесенной снегом, мертвая тишина и непроглядная тьма; в комнате, около стола, освещенного лампой, сидит несколько человек, повторяю, большею частию немолодых; Глеб Иванович читает; мы все слушаем с напряженным вниманием, хотя наизусть знаем стихотворение. Но вот голос чтеца слабеет, слабеет и – обрывается: слезы не дали кончить… Простите, читатель, это маленькое личное воспоминание. Но ведь оно, пожалуй, даже не личное. По всей России ведь рассыпаны эти маленькие деревянные домики на безмолвных и темных улицах; по всей России есть эти комнаты, где читают (или читали?) “Рыцаря на час” и льются (или лились?)