Николай Некрасов. Его жизнь и литературная деятельность. Л. Мелынин

сказать словами лермонтовского героя:

      Я знал одной лишь думы власть,

      Одну, но пламенную страсть:

      Она, как червь, во мне жила, Изгрызла душу и сожгла!

      Я эту страсть во тьме ночной

      Вскормил слезами и тоской.

      Эта страсть проникла в душу Некрасова еще в раннем отрочестве, на волжском берегу, при виде шедших бечевою и певших заунывные песни бурлаков.

      О, горько, горько я рыдал,

      Когда в то утро я стоял

      На берегу родной реки,

      И в первый раз ее назвал

      Рекою рабства и тоски!

      Что я в ту пору замышлял,

      Созвав товарищей-детей,

      Какие клятвы я давал —

      Пускай умрет в душе моей,

      Чтоб кто-нибудь не осмеял![6]

      Целых восемь лет (1838–1846) человек подвергается опасности зачахнуть от непосильной и неблагодарной работы, даже буквально умереть с голоду, а между тем стоило ему вернуться на лоно благонамеренности и, помирившись с отцом, поступить в корпус, и он снова был бы сыт, обеспечен и будущее улыбалось бы ему в виде, может быть, блестящей военной карьеры. “Он был бы, если бы захотел, – говорит Н. К. Михайловский, – блестящим генералом, выдающимся ученым, богатейшим купцом. Это мое личное мнение, которое, я думаю, впрочем, не удивит никого из знавших Некрасова”. Однако мы знаем, что за все годы своей тяжелой юности он ни разу не подумал ни об одной из подобных возможностей “самообеспечения”… Рисуя впоследствии в “Несчастных” душевное состояние юноши, заброшенного в столичный омут, поэт писал:

      Счастлив, кому мила дорога

      Стяжанья, кто ей верен был

      И в жизни ни однажды Бога

      В пустой груди не ощутил.

      Но если той тревоги смутной

      Не чуждо сердце – пропадешь!

      В глухую полночь, бесприютный,

      По стогнам города пойдешь.

      Так именно и было с Некрасовым. Не “дорога стяжанья” пленяла его; душой его владела иная властная сила, иная “смутная тревога” – страстная любовь к родине и народу, которая могла вылиться в единственно возможной в те времена форме служения родной литературе, – и, несмотря на все частные ошибки и, быть может, даже падения, сила эта всегда брала в его душе верх. Ниже мы помещаем записку Г. З. Елисеева, чрезвычайно интересно и оригинально освещающую эту сторону личности Некрасова; пока же ограничимся сказанным и вернемся к юным годам поэта, к тем обстоятельствам, при которых окончательно сформировались его личность и поэзия.

      Первые годы пребывания Некрасова в Петербурге совпали с одним из самых печальных и мрачных периодов в истории русской журналистики вообще и петербургской в особенности. Впоследствии сам Некрасов так охарактеризовал этот период:

      В то время пусто и мертво

      В литературе нашей было.

      Скончался Пушкин – без него

      Любовь к ней публики остыла.

      Ничья

6

Несмотря на подзаголовок “Детство Валежникова”, сразу видно, что в поэме “На Волге” Некрасов рисует собственное детство. По первоначальному плану стихотворение это составляло часть большой поэмы “Рыцарь на час”, и пьеса, теперь известная под этим заглавием, называлась в прежних изданиях “Из поэмы Рыцарь на час, гл. VI: «Валежников в деревне»”.