Велнесс. Нейтан Хилл

замечал.

      – Никто, – говорит он. – Так, паузу заполнить.

      – Паузу?

      – Звезды опаздывают. Она тянет время.

      И, пренебрежительно махнув рукой, Брэд продолжает монолог, на этот раз посвященный пяти лучшим в его жизни концертам. Окружающие громко и беззастенчиво разговаривают, и Элизабет напрягает слух, чтобы расслышать музыку. У бара четверо участников предыдущей группы хохочут, почти нарочито демонстрируя, насколько им безразлична исполнительница. А та продолжает бренчать на скромной гитаре, и простенькая мелодия пытается соперничать с гомоном безразличной толпы.

      – Пятые у меня Rolling Stones в «Сильвердоуме», – говорит Брэд. – Они были бы выше в рейтинге, но в восемьдесят девятом «Роллинги» были уже не те, что раньше, да и в любом случае «Сильвердоум» тоскливый, как психбольница.

      – Угу.

      – Четвертые – Soul Asylum в «Метро» в июле, которые легко могли бы стать третьими или, может, даже вторыми, если бы не толпы яппи в баре, орущие Runaway Train, как будто больше ничего не знают.

      Брэд продолжает свой долгий подъем по строчкам рейтинга, и для человека, утверждающего, что он любит музыку, он слишком многое в ней ненавидит. Певица продолжает петь о ненасытном мужчине, который больше не способен быть счастливым, Элизабет слушает текст и хихикает, и в этот момент Брэд прекращает нудно трещать, смотрит на нее немного обиженно – ему не нравится, когда над ним смеются, – и спрашивает:

      – Что тебя так развеселило?

      – Эта песня о тебе, – говорит Элизабет.

      – Правда? – переспрашивает он и наконец-то с искренним интересом вслушивается в то, что женщина полупоет-полуговорит своим темным монотонным тембром:

      Как вьюнок, ты тянешься выше

      Но всех денег в мире тебе будет мало

      У Брэда растерянный вид, но Элизабет наплевать. Эта песня как будто написана специально для нее – песня, посвященная той жадности, от которой она всю жизнь пытается сбежать.

      Тут дверь открывается, внутрь врывается холодный воздух, и входят три человека, одетые так эксцентрично, что могут быть только участниками той самой звездной группы. Элизабет сразу же выделяет вокалиста: на нем солнечные очки из толстого пластика и нежно-голубая рубашка с рюшками из семидесятых – демонстративно немодная, что, конечно, и делает ее по-настоящему модной – с продуманно расстегнутыми четырьмя пуговицами. Молодые люди входят в бар с такой развязностью, что толпа инстинктивно расступается.

      – Они пришли! – говорит Брэд. – Это они!

      Женщина на сцене заканчивает петь, пожимает плечами, как бы извиняясь, и говорит: «Кажется, это все» – под жиденькие вежливые аплодисменты. Элизабет смотрит, как она укладывает в чехол свою гитару и вместе с Джеком, который все это время ее фотографировал, направляется к выходу. Певица, ее небольшая свита и Джек – все они явно намылились на какую-то крутую вечеринку.

      Элизабет следит глазами за Джеком, пока Брэд продолжает втолковывать,