Там, где кончается волшебство. Грэм Джойс

бумажку в трубочку, оставить так. Бредятина.

      – Я делаю все немного по-другому, чем Мамочка, понятно?

      Эмили в ужасе уставилась в пол. Я сжалилась над бедняжкой и сказала:

      – Не сильно по-другому, только чуточку. По-моему, так даже лучше. – И снова протянула ей пакеты.

      На этот раз она их взяла.

      – Конечно же, тебе виднее. Сколько я должна?

      – Так, дай подумать. За торт – мне надо посчитать. Два коржа? В следующий раз скажу. Все остальное – как всегда. Оставь на камине сколько можешь.

      Она повеселела. Потом показывает мне большой палец и говорит:

      – У меня еще одна маленькая просьба. Так бы хотелось убрать ее до свадьбы.

      Вот стервозина, подумала я. Ну сколько можно! И чуть было не сказала, что я не удаляю бородавки, но ведь она как пить дать возразила бы, что Мамочка этим занимается.

      – Ты принесла фасолинку?

      – А как же! – с гордостью воскликнула девушка и вытащила из кармана стручок обыкновенной фасоли.

      Я внутренне задрожала, но виду не подала.

      – Поднеси палец к свету.

      Она согнула палец, а я коснулась бородавки указательным пальцем и, не отрывая его, сосчитала до трех; потом взяла стручок фасоли и подержала указательный палец теперь уже на нем, считая до трех; затем вынесла фасолинку на улицу, похоронила ее и приказала ей погибнуть вместе с бородавкой. Эмили тоже вышла и очень скоро, не без моих стараний, оказалась за калиткой. Я обещала ей, что вышью оберег – магический пакетик с травами, который защищает малыша в утробе. По-моему, она обрадовалась, во всяком случае снова нервно затараторила, хотя меня уже занимали совсем другие мысли. Я думала о торте. Без посторонней помощи мне не обойтись. Вернувшись в дом, я первым делом посмотрела, что на каминной полке.

      Эмили оставила двухшиллинговую монету. Вздохнув, я кинула ее в банку из-под чая.

      Мне понравилось, как у Джудит звенел дверной звонок: первая нотка замерла, а пауза перед следующей тянулась целую вечность. За дверью работал пылесос, поэтому я позвонила еще раз. В конце концов Джудит открыла. При виде меня глаза у нее загорелись, и я обрадовалась. Входная дверь вела в гостиную, в которой работал телевизор.

      Джудит взяла мое пальто. Она жила одна. Я поразилась, какая у нее чистота. Она угостила меня чаем с печеньем гарибальди. Оно так выглядит, как будто в него насовали дохлых мух, и мне всегда становится немножко дурно, когда рядом его кто-то ест.

      – Мне надо закончить уборку, – сказала Джудит и, включив пылесос, принялась елозить по ковру, на котором, клянусь, не было ни одной соринки.

      Но я не возражала. Я присела. Поскольку сами мы жили без телевизора, меня он буквально гипнотизировал. За шумом пылесоса я пыталась разобраться, что происходит. Показывали фильм про больницу. Больница выглядела так же безупречно, как жилище Джудит, в отличие от той, где лежала Мамочка.