Под Таниной горой. Родион Калинин

милашка, рученьку.

      Как только он заканчивал петь, отец повторял рядовку. Между тем рыбаки и охотники который раз вспоминали забавные случаи. Женщины судили-рядили про обновы, про сыновей и дочерей, про то, у кого сколько молока даёт корова, хвалили дочерей-невест /уж шибко хороша моя девка: личико красенькое, ножки беленькие, титьки бассинькие, голяшки тугие и мохнушка есть/.

      Случалось, затягивали песни и хором. Любимой песней отца была песня «На московской мостовой». Запевал он её, как правило, сам и вытягивал каждое слово с большой старательностью. Вот слова этой песни:

      На московской мостовой, мостовой

      Стоял парень молодой, молодой.

      Вдруг парнишечке взгрустну-взгрустнулося,

      И он залился слезой.

      А слеза та покати-кати-катилася

      По евоновой щеке,

      Со щеки она скати-кати-катилася

      И упала на живот.

      С живота она скати-кати-катилася

      Прямо в валеный сапог.

      Сквозь подмётку просочи-сочи-сочилася

      И упала на песок.

      На песке она валя-валя-валялася,

      Пока дворник не подмёл.

      Дворник тот в рубашке краси-краси-красинькой

      С тёмно-красным пояском.

      Отец любил при гулянках музыку, пел солдатские песни, шуточные и народные, а также частушки. Особенно любил песню «Шумел, гремел пожар московский». Песню «На московской мостовой» вспомнил и спел старший сын Пётр пятого октября шестьдесят пятого года, в день своего пятидесятилетия, когда отца уже без малого двадцать лет как не было в живых.

      На другой день праздника или на другой праздник отец и мать уезжали отгащивать к кому-либо из тех, кто был в гостях у нас. А мы, ребятня, выбегали кто в чём на улицу и глаза наши разбегались по снежному простору, изрезанному, исполосованному, перетянутому ниточками полозьев кошов и саней. Ещё вчера к дому нашему под Таниной горой вела снизу и сверху только одна проторённая зимняя дорога.

      А сегодня дорог этих понаделано столько и в таких направлениях, что не сразу и сообразишь, зачем тут проехал человек. Одна – не иначе как пьяный съездил на лошади по пешеходной тропке прямо к колодцу. Другой – напрямик, без дороги, ударился к Нагайскому логу. Третий рванулся в лесную пикоть Гарюшек, туда, куда никто сроду на конях не езживал. Четвёртый бросился по снежной целине на крутую Танину гору. Пятый – видимо, из озорства – долго колесил вокруг одиноко стоявшей ели, пока не направил лошадь вожжами в нужную сторону. По санным следам без труда можно было читать похождения захмелевших гостей. Может быть, гостей люди принимали и потчевали как-либо по-другому, но, в общем-то, обряд такого праздника с подношением браги, рассказами, воспоминаниями, песнями, плясками оставался тот же.

      Старшему сыну Петру, подраставшему с каждым годом и узнававшему вкус в праздниках, тоже хотелось побывать в гостях. Но, как назло, отец и мать не брали его с собой: как старшему среди прочих братишек ему полагалось присматривать за нами. Как-то в Рождество или на масляной неделе отец и мать собрались в гости к Трофиму Дмитриевичу, вернее, к его жене – маминой маме на Балабанову гору. Сколько Пётр ни упрашивал взять его с собой, отец с матерью не соглашались. Тогда он пустился на хитрость. Под предлогом того, что вышел на двор побегать, он спрятался за кошевой /лёгкими выездными санками/, от нечего делать высунул язык