Под Таниной горой. Родион Калинин

ретит вас, приехавшего в Коптело–Шамары, хоть зимой, хоть летом, хоть весной, хоть осенью. С одной стороны смотрит на вас пологая Танина гора, с другой – крутая Балабанова, с третьей – круглая Синяя. А между ними то шумит, то втихомолку катится горная Сылва – река.

      Все, о ком упоминается в этом сборнике очерков, либо родились, либо выросли, либо жили под Таниной горой. Для меня, моих братьев и сестер этот уголок земли милее и дороже всех на свете. Здешним воздухом дышал каждый из нас в младенчестве и детстве, здешняя земля исхожена нашими босыми ногами, здешние дожди омывали наши русые головы, здешние морозы румянили наши бледные лица, здешняя трава полита нашими слезами.

      Танина гора, Гарюшки, Нагайский лог – это наша родина, маленький кусочек великого Союза Советских Социалистических Республик, большая частица биографии каждого из нас.

      Заранее оговорюсь, что очерки не претендуют на подробное и всестороннее описание жизненного пути наших родителей, братьев и сестер. В них /очерках/ я сделал первую попытку рассказать, где мы родились, в каких невероятно бедных, нищенских условиях жили, как рвались к учению, как постепенно вставали на ноги. Не будь Великой Октябрьской социалистической революции, не будь Советской власти – прозябать бы нам и нашим детям в темноте и невежестве, жить бы в голоде и сырости, перебиваться бы с хлеба на квас, носить бы по-прежнему лапти, холщовые штаны и рубахи.

      Приезжая на родину, никто из нас не минует отцовского дома, дома невеселого детства, с сожалением примечая, что дом этот уже покосился, врос в землю. Но память детства, память горьких лет неизменно влечёт нас всякий раз к этому старенькому деревянному дому, из окон которого, то с радостью, то с тревогой смотрели тятя и мама, ожидая нас, замерзших, посиневших, вывалявшихся в снегу, из школы, либо из дальних мест, наконец, с войны. Разве забудешь ступеньки крыльца, на которых сидел тятя, обуваясь в лапти. Разве не поглядишь на лавку, на которой сидела мама, держа нас на коленях, приговаривая: «Не плачь, милый сын», и на которой встретила свой смертный час.

      Вот почему и теперь мы решительно стучимся и заходим в отцовский дом – нашу колыбель. Его стены, пол, потолок, матница, брус, печь, простенки, окна, лавки, сени, дверь обдают таким теплом, какого не испытаешь и в жаркий летний день. И вспомнишь ты в эту минуту, как ползал по грязному полу, как неуверенно переставлял неокрепшие ножки, держась за табуретку или тюрик, как самостоятельно перелез по брусу с печи на полати, как впервые выбежал на улицу, как увидел вошедших в избу Ваню Красного, Филю Кашика, Петю Пеновича или Калину глухого, как первый раз понесся в школу, как, выгибаясь на табуретке, падал на раскаленную железную печку, как мама не раз «счувала» тебя за шалость, как она кормила шаньгами, как тятя возвращался с ярмарки из Осова с кренделями, как Олеха Палахин с гиком и свистом подскакивал к дому на лошади, как ходил по малину в Гарюшки или за Соленую речку, как искал в гнездах куриные яйца, как спал на сеновале или в сенях, укрывшись пологом, как радовалась мама каждому нашему приезду, стараясь угостить получше.

      Нет, невозможно забыть, нельзя пройти мимо отцовского дома. Дом этот – святая святых каждого из нас. Он вмещает в себя годы, историю нашего взросления, трудные дни и веселые часы. Здесь мы издали свой первый крик, произнесли первое слово, отсюда мы сделали первый шаг в жизнь. В доме этом – наши печали и радости, наши слезы и смех, наши нужды и достатки. В доме этом начиналась биография каждого из нас, и куда бы не забросила нас судьба, сердце непременно будет тянуться к этому незаменимому, дорогому, заветному месту, где каждый метр земли, каждый кубометр воздуха пропитан нашим дыханием, нашей кровью, нашей жизнью.

      В этом доме мы впервые услышали родную – уральскую – речь. Может, кому-то и не понятны такие слова, как «еко место», «нафунил», «сопет», «всяко место», «ухайдакала», но нам они ясны без переводчика. Может, только в нашем доме или в нашей местности говорили и говорят: не «устал», а «пристал», не «красиво», а «баско», не «уборная», а «нужник», не «пищит», а «пишшыт», не «щи», а «шти», не «щель», а «шшель», не «дождит», а «дожжит», не «вчера», а «вчерась», не «прошлым летом», а «летось», не «прошлой зимой», а «зимось», не «прошлой осенью», а «осенесь», не «прошлой весной», а «веснусь», не «упал», а «валехнулся», не «полотенце», а «рукотерник», не «умывальник», а «рукомойник», не «кальсоны», а «подштанники», не «фартук», а «запон», не «ремень» и не «пояс», а «опояска», не «кочерга», а «клюка», не «немного», а «невного», не «муравьи», а «мураши», не «мороз», а «стужа», не «стирать», а «стираться», не «говорить», а «баять», не «портянка», а «онучи», не «сугроб», а «сумет», не «послушный», а «пословный», не «укорять», а «выкомуривать», не «хочется», а «гребтится», не «чешется», а «свербится», не «на самом деле», а «взаболь», не «откуда», а «откуля», не «оттуда», а «оттуля», не «лужа», а «лыва», не «коса», а «литовка», не «юбка», а «станавина».

      Пожалуй, только в нашей местности говорят: хлеб-от, овес-от, осот-от, пирог-от, творог-от. Или: в амбаре насыпан горох да чё да.

      Возможно, только в нашей местности говорят на манер украинского языка: мисяц, виял, сиял, ричка /вместо: месяц, веял, сеял, речка/.

      Вместо величания человека по имени – отчеству «заглаза» /заочно/ называли