Будет больно. Стефани Вробель

Зимой мало кому охота сюда ехать. Если ветер слишком сильный, выходить в море нельзя. Это значит, что порой нам приходится сидеть на острове безвылазно по несколько недель. Но вы даже и не заметите разницы. У нас большие запасы еды и медикаментов, не беспокойтесь.

      Шерил кивает.

      – Внимание сюда, – говорит Сандерсон. – Видите белоголового орлана на верхушке вон того дерева? Здесь их много.

      После экскурса в местную фауну Сандерсон начинает перечислять названия окружающих нас клочков суши: Ураганный, Белый, Зрелищный, Паховый (да, серьезно), Лорис, Кедровый, Акулий. На некоторых островках виднеются дома, но на большинстве пусто. Каждый следующий выглядит точь-в-точь как предыдущий: армия елей пронзает небо верхушками, будто копьями, а гранитные волнорезы стерегут берег. Сюда не доносятся ни сирены скорой помощи, ни мобильные уведомления. Мы уже слишком далеко от материка.

      После долгого молчания исподтишка бросаю взгляд на Сандерсона. Он сидит, уставившись на горизонт, словно думая о чем-то бесконечно далеком.

      – Все в порядке, сынок? – спрашивает Шерил.

      Гордон оборачивается – всего второй раз с тех пор, как мы покинули гавань:

      – Расскажи им о своей сегодняшней заминке. О чем мы говорили по дороге в гавань.

      Сандерсон кривится:

      – Я не пью уже три с половиной года. Ни капли. – Он покусывает губы, как будто хочет помешать словам вырваться наружу. – Сегодня утром я проснулся с сильным желанием выпить. Сильнее, чем обычно. Я подумал, что отведу паром в гавань, найду ближайший бар и выпью. Всего стаканчик. – Он закрывает глаза. – Вместо этого я рассказал обо всем Гордону. Он предложил отправиться со мной, чтобы мне не пришлось в одиночку бороться с искушением.

      – Взаимопомощь – наше все, – произносит Гордон, снова повернувшись к рулю.

      Сандерсон выдавливает улыбку. Несмотря на холод, его бледное лицо покрыто потом.

      – Тяжело, наверное, отказаться от старых привычек, – говорит Шерил.

      – Ключ к исцелению не в том, чтобы исправить прежнюю жизнь, – отвечает Сандерсон. – А в том, чтобы начать новую.

      Гордон указывает на остров в отдалении:

      – А вот и наш. – Он бросает недовольный взгляд на Сандерсона. – Дом, милый дом.

      В «Уайзвуде» растет такой же густой лес, а вдоль берега торчат все такие же булыжники, но, когда мы огибаем остров, чаща сменяется аккуратно подстриженной живой изгородью высотой в два с половиной метра, не меньше. Посередине кованые ворота, сквозь которые виднеется длинная тропинка, ведущая к дому странной формы.

      В здании, кажется, два этажа – сложно сказать наверняка. Из стен торчат другие стены, как будто дом оброс опухолями. С некоторых сторон стекло от пола до потолка, другие же стены выкрашены в глубокий зеленый цвет, сливающийся с лесом.

      – Это дом Гуру, – говорит Сандерсон.

      «Гуру»? Это они так называют того, кто тут всем заправляет? Я живо представила его: вечно босой, с вьющимися каштановыми волосами, как у Иисуса, с очками в проволочной оправе