«Благо разрешился письмом…» Переписка Ф. В. Булгарина. Фаддей Булгарин

письмо профессиональное, предназначалось для чтения в дружеском кругу и могло быть опубликовано[15]. Отличительной чертой булгаринского критического опуса является четко обозначенная авторская идентификация: «…я поляк, пишу не для публики, а единственно для вас» (с. 99). Собственно, с этим и связана главная авторская интенция, несмотря на, казалось бы, сугубое внимание к вопросам поэтики и стиля. Свой разбор Булгарин погружает в европейский литературный контекст: наряду с Делилем, которому подражал Воейков, в булгаринский критический отзыв вовлекаются имена Мольера, Буало, Расина, А. Тома и Ш. Колардо, в этом же контексте оказывается и А. Нарушевич, чью оду при анализе Булгарин дает в своем вольном прозаическом переводе, восклицая: «Вот поэзия!» На этом этапе Нарушевич – важный элемент самоидентификации Булгарина как польского литератора в имперской столице.

      Профессиональная самоидентификация – один из устойчивых мотивов булгаринской деловой и дружеской переписки на протяжении всей его жизни: «Издаю журнал для того, чтоб приготовить для себя имя во Франции, чтобы по приезде моем, представляя, сказали: “C’est M-r de Bulg[arin] Redacteur des archives du Nord et du feuilleton litteraire[16], etc.[17]”» (с. 169); «Вы не можете определить: кто я таков в литературе? беллетрист и только» (с. 127).

      Проделав путь от польского офицера и журналиста до известного русского писателя, Булгарин сохранил декларируемую в письмах и печатно приверженность к просвещенному европеизму, предполагающему ведущую роль прессы в формировании общественного мнения, профессионализм в литературно-журнальном деле. Иллюстрирующий эти положения богатый материал содержится в письмах Булгарина к сотрудникам «Северной пчелы». Так, в письмах к театральному рецензенту газеты Р. М. Зотову, предостерегая от ошибок, способных повредить газете (суждений о вопросах, находящихся в ведении Дирекции императорских театров, критических оценок постановок, получивших высочайшее одобрение и проч.), Булгарин, не соглашаясь с Зотовым, терпеливо разъясняет свою позицию, при этом не прибегая к запретам. Опровергая суждение Зотова, что «только художники могут судить художников», он констатирует, что этим ниспровергается «все здание критики», которое он, Булгарин, «лепил в течение 20 лет!», и здесь же возражает против антиевропейской позиции Зотова (с. 189).

      Стилистическую поддержку позиция Булгарина получает в опоре на европейские культурные авторитеты и на так называемое чужое слово: цитатность, стремление «подпирать» (О. И. Сенковский) свой текст иностранными словами, нередко тут же приводя русскоязычный эквивалент, – устойчивые приметы булгаринского эпистолярного стиля, характерные и для его критики и журналистики. В. А. Мильчина справедливо полагает, что «эта “словарная” стратегия – индивидуальная булгаринская форма европеизации. Стратегия оригинальная и редкая»[18]. Диапазон цитат и реминисценций в письмах Булгарина – от Античности, Библии и Шекспира до ходящей

15

См. об этом: Степанов Н. Л. Дружеское письмо начала XIX века [1926] // «Младоформалисты»: Русская проза / Сост. Я. Левченко. СПб., 2007. С. 32–53; Тодд III У. М. Дружеское письмо как литературный жанр в пушкинскую эпоху / Пер. с англ. И. Ю. Куберского. СПб., 1994. С. 11–12.

16

«Это господин Булгарин, редактор “Северного архива” и “Литературных листков”, и т. д.» (фр.).

17

и т. д. (лат.).

18

Мильчина В. А. Французский язык и критика перевода в статьях Булгарина из «Северной пчелы»: «словарная стратегия» // Ф. В. Булгарин – писатель, журналист, театральный критик: сб. статей. М., 2019. С. 167.