Вы меня не знаете. Имран Махмуд

от дыма, который он напускает, и трезво оценить то, что он говорит. Дым ему нравится, потому что, когда дым, хочется закрыть глаза. Еще ему нравится соединять маленькие части улик и преувеличивать их значение. Он берет кусочек здесь, кусочек там и говорит: «Смотрите, какая большая улика получается».

      Когда я был маленький, у нас в началке стояло огромное ведро с кусочками «Лего». Это не в той расистской школе, где я учился потом. В той школе было неплохо. Желтые стены. Я их помню. И стулья. Крохотные такие стулья. Ну так вот, «Лего». Я обожаю «Лего», потому что, во-первых, из него можно сделать все что угодно и, во-вторых, оно не ломается. Наверно, поэтому оно есть во всех школах. Его, блин, невозможно сломать, а это значит, что ему уже лет сто. Наверняка вы все играли в «Лего». И наверняка это любили. И наверняка сейчас думаете, почему больше не играете. И наверняка ничего плохого о «Лего» сказать не скажете. Но я могу.

      Что плохого в «Лего» – может, вообще во всем, но особенно в том, что было в моей школе, – так это то, что его всегда не хватает. Тебе всегда не хватает деталей, чтобы построить то, что хочется, – космический корабль, дом, машину, да что угодно. Строишь ты дом из красных деталек, и вдруг они заканчиваются, потому что какой-то соплежуй уже все их забрал. И ты берешь голубые детали, а когда они тоже заканчиваются – желтые. Но даже когда ты использовал все нормальные детальки, тебе все равно нужно больше. Так что дальше приходится брать такие длинные и узкие или плоские серые треугольные. И вот ты закончил, а у твоего дома или что ты там строил – колеса вместо окон, а из стен откуда попало торчат углы деталек. И ты такой: «Мисс, смотрите, какой у меня дом!» Но это не какой-то нормальный дом. Это дом из кошмара какого-то психа. И когда мне было лет пять, я уже понимал: чтобы что-то собрать, нужны правильные детали. Они должны подходить друг к другу, иначе получится не по-настоящему. Что-то навроде чего-то. Или будет походить на настоящее, но все равно не совсем.

      Вот этим обвинитель и занимается. Ему достаточно, чтобы только походило на правду.

      Так, на чем я остановился? Это, оказывается, сложно. А по телику кажется, что легко. Говоришь пару слов. Присяжные тебе верят, ты плачешь, они плачут, потом говорят: «Невиновен». Я думал, так и будет. Когда я написал тот первый кусок, про Пальмерстона, и когда понял, что влип посерьезней, чем думал, я набросал еще несколько мыслей. Мне казалось, я смогу их просто зачитать, как текст говняных песен, понимаете? Но это, блин, сложно. У меня тут пунктов пятьдесят, о которых надо рассказать, но каждый занимает кучу времени, и я постоянно теряюсь. Может, со стороны кажется, что я несу хрен знает что, но это не так. Это все важно. Мне просто сложно держать в голове все эти мелочи, о которых нужно рассказать, но я не знаю как. И потом, есть еще одна штука… И чем дальше, тем больше я думаю, что мне точно надо вам об этом рассказать – но потом. Потом вы лучше поймете.

      На чем я остановился? А, да, я хотел сказать вот что. Обвинитель просто валит все факты в кучу и делает из них что-то, чего на самом деле нет. Он говорит, что я поругался с пацаном и что-то