Цвет мести. Корнелия Функе

написать глаз зимородка, как вдруг какой-то шорох заставил его вздрогнуть. Бальбулус с проклятием оторвал кисточку от пергамента. Сколько раз он должен напоминать прислуге, чтобы никто не смел входить в мастерскую без разрешения? И чего им надо в такое время, когда все уже спят?

      – Я попрошу Виоланту, чтобы она лишила тебя жалованья… – Но слова замерли на губах Бальбулуса.

      На пороге стоял Бальдассар Ринальди. Он закрыл за собой дверь и одарил Бальбулуса улыбкой, которая была еще масленее тряпок, которые использовались для очистки кистей.

      – Что ты здесь делаешь? – напустился на него Бальбулус. – Я тебя не звал! Мы же договори…

      – Я знаю, знаю, – перебил его трубадур.

      Бальбулусу всегда мерещился мертвенно-зеленый цвет, когда он стоял напротив Ринальди. Очень тревожная ассоциация. Гнилостно-бледная зелень – да, такой краской он написал бы душу Бальдассара Ринальди.

      – Одна из камеристок Виоланты не может наслушаться моих песен и насытиться моими поцелуями, – промурлыкал трубадур. – Она впускает меня в замок в любое время дня и ночи. И вот я подумал: Бальдассар, избавь Бальбулуса от лишних хлопот и забери у него книгу! Он наверняка у себя в мастерской.

      Ринальди окинул мутным взглядом мастерскую Бальбулуса, как будто прицениваясь, что из вещей будет выгодней превратить в деньги у торговцев краденым Омбры. Глаза у Ринальди всегда были мутными. От вина ли или от чего еще – этого Бальбулус определить не мог. Сам он зависел лишь от одного – искусства.

      Чтобы достать книгу из сундука, Бальбулусу пришлось повернуться к своему гостю спиной. Из-за этого он не заметил, как Ринальди мягко задвинул щеколду на двери мастерской.

      – Просто возмутительно, как твой заказчик использует мое искусство в собственных целях, – сказал Бальбулус, засовывая книжку вновь задрожавшими пальцами в заранее приготовленный мешочек. – Передай Орфею, что я его никогда не любил и снимаю с себя всякую вину.

      – Конечно. – От Бальбулуса ускользнула насмешка, прозвучавшая в голосе посетителя.

      А вот Бальдассар Ринальди никогда не снимал с себя вины. Он исключительно охотно делал себя виноватым. Это позволяло ему с легкостью нарушать правила, и он без стеснения мог признаться, что никогда не испытывал мук совести, лишая кого-то жизни. Ринальди никогда не интересовало, что думают или чувствуют другие. То, что подобные суждения и стоят на пути его поэтического дара, до него, разумеется, не доходило.

      – Вот. И я больше никогда не хочу это видеть! – Бальбулус протянул ему мешочек так нетерпеливо, будто тот обжигал пальцы.

      Ринальди извлек книжку на свет и погладил серый переплет. Какая милая маленькая книжка. И какая при этом злая.

      – О, вы можете быть уверены, что видите ее сейчас в последний раз, – сказал он, пролистывая страницы веером.

      Там были они все, такие серолицые и тем не менее словно живые. Удивительно! Ринальди снова сунул книгу в мешочек и одарил Бальбулуса признательной