Цвет мести. Корнелия Функе

етились красным, как будто сквозь них все еще проникали лучи заходящего солнца. Между зубцами на крепостной стене среди солдат из плоти и крови стояли стражники из огня. Так же и внизу – под аркой ворот и во дворе, где толпились живые, – двигались сотканные из пламени силуэты женщин, мужчин и детей. Вот уже больше пяти лет в Омбре царил мир. Но в эту прохладную сентябрьскую ночь город вспоминал тех, кто погиб за этот мир. Как и в предыдущие годы, тон задавал мужчина, жонглирующий огнем.

      Огненный Танцор. Сажерук слышал, как толпа с благодарностью повторяла имя, которое сама же ему дала. Пламя не только ежегодно воскрешало память о мертвых Омбры. Ночами огонь освещал переулки, согревал горожан зимой, давал им утешение и радость, когда играл в руках Сажерука. Своему владельцу огонь служил способом выразить благодарность за все то счастье, что этот город даровал ему за последние годы.

      Княгиня, хранившая мир в Омбре, стояла на балконе, с которого обыкновенно возвещала своим подданным вести: как хорошие, так и дурные. Виоланту уже не называли Уродиной, ее новым прозвищем стало Храбрая, временами даже Добрая. Обычно Виоланта одевалась в черное, но в эту ночь платье на ней было белым – в Омбре это был цвет траура.

      Рядом с ней неизменно стояла дочь Сажерука. Брианна все больше походила на свою мать – Роксану, хотя и унаследовала рыжие волосы Сажерука. Когда Роксана выступила из толпы, чтобы склонить голову перед Виолантой, Брианна улыбнулась, глядя на мать.

      Длинные волосы Роксаны поседели, и она собирала их теперь в высокую прическу. Сажерук считал, что годы только прибавили Роксане красоты. Стоило ей запеть, как кругом воцарялась тишина. Точно так же как и много лет назад, когда Сажерук впервые услышал ее голос: в другой крепости, перед князьями и богатыми торговцами, которых пение Роксаны заставило позабыть все на свете.

      Огонь обрисовал на стене тень Роксаны, когда она запела о тех, кого Омбра потеряла. Ее голос наполнял двор тоской по ним, воспоминаниями об их смехе и плаче и возвращал им, как и огонь Сажерука, жизнь на одну эту ночь.

      Потерянные, но не забытые…

      Сажерук обвел глазами толпу.

      Множество лиц. Множество историй.

      Не все были связаны с собственной историей Сажерука, но некоторые оказались навсегда вплетены в орнамент его жизни. Там стоял Фенолио, писатель, слова которого принесли ему столько несчастья. На плече Фенолио сидел стеклянный человечек, а на руках мужчина держал Данте, маленького сына Резы и Мортимера. Мальчику было столько же лет, сколько миру в Омбре. Реза улыбнулась Сажеруку, заметив его взгляд. Их объединяли воспоминания – еще более темные, чем небо этой ночью. Историям Резы и Сажерука довелось часто пересекаться как в этом, так и в другом мире. И пусть Мортимер снова стал переплетчиком, никто не забыл песни о временах, когда он носил маску Перепела и был готов обменять собственную свободу на жизнь детей Омбры.

      Мортимер посмотрел на Сажерука, словно услышав его мысли. Волшебный Язык. В голосе Мортимера был заключен иной вид могущества, нежели в голосе Роксаны, но он давно от него отказался – и хорошо. О том, что Мортимер, как и Фенолио, происходил из другого мира, в Омбре, разумеется, никто не знал.

      Нет. Обо всем этом Сажерук сегодняшней ночью вспоминать не хотел: о годах в «не том» мире, о гложущей тоске… Ты здесь, Сажерук, напомнил он себе, а взгляд его снова скользнул от Роксаны к Брианне. Ты вновь обрел то, по чему тосковал. Твоя жена, твоя дочь и мир, который ты любишь. Откуда же тогда эта тревога, которая не давала ему покоя в юности? «Ты что, опять хочешь сбежать?» – только вчера спросила его Роксана полушутя. Пой, Роксана, пой! – думал Сажерук. – Продолжай воспевать беспокойство в моем глупом сердце.

      Ее пение наполняло ночное пространство крепости той болью, которую приносит потеря любви, даже если и знал, что она сто́ит боли. В том, что это правда, не сомневался никто – и особенно дочь Мортимера Мегги. Из девочки, которая когда-то смотрела на Сажерука с такой враждебностью, она превратилась в молодую женщину, которая успела полюбить сама. Юный Дориа, юноша, сумевший на самодельных крыльях слететь с городской стены, стоял рядом с ней. Мегги нежно поцеловала его, когда голос Роксаны смолк, а огненные образы Сажерука рассыпались в искристую пыль, которую ветер унес высоко в темное небо.

      – Голос Роксаны становится все лучше год от года, но и твой огонь тоже был неплох, – чья-то теплая рука легла на плечо Сажерука.

      Он обернулся, узнав человека в синем плаще. Цвет его был так глубок, что напомнил Сажеруку воды в озере или темное летнее небо. Ниям, по прозвищу Черный Принц, всегда любил синее. Синий и золотой были его цветами задолго до того, как он получил свое прозвище.

      Виоланта в последний раз помахала толпе перед тем, как скрыться в своих покоях, и двор крепости начал пустеть. Без огней эта ночь была холодной.

      – А где твоя куница? Уж не наскучила ли Гвину оседлая жизнь? – Черный Принц понимающе ему улыбнулся. Как старый друг, Ниям знал, что куница была воплощением непоседливости Сажерука. Самому Черному Прицу последние годы принесли мало покоя: то и дело появлялись жестокие правители. Если