Миазмы. Трактат о сопротивлении материалов. Флавиус Арделян

и по всей Ступне Тапала смердело тухлятиной, и священник знал, что на самом деле Мир и должен так смердеть, а не благоухать весенними цветами, не источать осенний аромат созревающих плодов, нет, он должен вонять тухлятиной, словно душа, увязшая в одряхлевшем теле, как в болоте. Он знал, что стоит моргнуть, и Вара – вся, какая есть – канет в небытие.

      Потом он обычно вставал и одевался. Слышал, как позади на его месте в кровати потягивается холод. Воображал, как плохой холод говорит, что согреет для него постель, и издевательски хохочет, а в это же самое время хороший холод открывает дверь и грустно смотрит на него. Священник шел по коридорам, самому себе казался дурным знамением, останавливался у стола, за которым, как он предполагал, старый безумный отче трудился над своими рукописями о безликом святом, бывшем мужчиной и женщиной одновременно. Его это не тревожило – безумие на Ступне Тапала было достойным оружием. Сарбан выходил из дома и отправлялся в сад, всегда одним и тем же маршрутом, ступая след в след; он шел к Игнацу и, останавливаясь возле его оранжереи, прижимался лицом и ладонями к стеклу, пытался заглянуть в окно, а изнутри кто-то смотрел на него. Тут священника захлестывало отвращение, и он проклинал того, кто продумал его жизнь от первой до последней буквы.

      Пока еще была ночь, он выходил на улицу и шел к Марисе, нежной Марисе, всеобщей и ничьей. Марису Сарбан изучил сверху донизу, заметив ее чуть больше года назад с платформы как-то ночью, когда выслеживал Ничто. Это случилось в Инфими, и священник во время своих лихорадочных поисков даже не понял, как перешел из Прими в Медии, из Медии в Инфими, но внезапно его окутал дерзкий аромат духов, и он замер. Это случилось над зданием, которое будто слепили из нескольких других; слабый свет струился из-за тряпки, закрывавшей окно на верхнем этаже, всего в нескольких локтях ниже платформы. Что-то вынудило Сарбана задержаться; священник сел и стал наблюдать за тем, как двигались тени в комнате. Вскоре раздались первые стоны, и он все понял, но не ушел. Попытался отделить женский голос от мужского, но проще было бы силой мысли вытащить рубин из навозной кучи. Мужчина по ту сторону драной занавески спешил и кончил быстро. Со своей платформы Сарбан отчетливо слышал, как «клыки» падают в ночной горшок; потом мужчина устало и пошло рассмеялся, хлопнула дверь, а священник все медлил и не уходил.

      Несколько мгновений спустя чья-то рука отдернула занавеску, и появилась невысокая хрупкая брюнетка с маленькой грудью; внизу у нее все было острижено, дабы уберечь самое ценное от лобковых вшей. Тощая девица перегнулась через подоконник и выжала какие-то тряпки: пот и прочие ночные соки закапали в переулок внизу. Она встряхнула ткань и повесила на гвоздики, вбитые под окном, а потом подняла голову и увидела Сарбана.

      Сарбан моргнул. Мариса, уж какая была, никуда не делась.

      С той поры она его всегда принимала, когда бы ему это ни понадобилось, в холодные ночи поисков Ничто. Ей вряд ли было больше двадцати – Сарбан