По ту сторону огня. Ева Вишнева

Тогда мне взбрела в голову идея пойти в контратаку.

      – Если вы расскажете про свой дар, так уж и быть, похожу на лекции, – нахально заявила я.

      Дядя прервался на полуслове, улыбка сползла с его лица. Четко прорисовались морщины вокруг губ, слегка обвис подбородок. Я подумала, что, возможно, мой вопрос прозвучал бестактно.

      В прежние века дар считался главным достоянием знатной семьи, ценился гораздо выше богатств и положения. Ценность молодого человека или девушки зависела от того, насколько полезен и редок их дар.

      Так, девочки со слабыми, едва ощутимыми дарами жили тихой жизнью старых дев, растили детей своих сестер и братьев, которых боги щедро наградили. А мужчинам в таком случае никогда не доставалось наследство.

      Это было так давно, что и не вспомнить. В темные, дремучие времена, когда герцогства были разрозненны, а сами герцоги беспрестанно воевали. Строили высокие стены, заполняли рвы водой, устанавливали на дне штыри и острые колья. Всех сплотил первый король, Айне-Гили, повел против общего врага – кочевого народа, вторгшегося с юга.

      В нашем замке в Алерте я находила участки, где виднелась старая каменная кладка, сохранившаяся с дремучих времен. Удивительно: тогда многих вещей – например, поездов и бумаги – вовсе не существовало, а моя семья уже была. Корни нашего рода проросли так глубоко, что и не вырвешь.

      Но еще сложнее выдрать старые предрассудки, которые нет-нет да и соскальзывают с губ членов знатных семей, не только моей. Они, словно споры сорняков, пробиваются даже в ухоженных садах. Так, некоторых детей до сих пор стыдят за дар, если тот непригоден.

      Пока я вспоминала историю, Фернвальд молчал, рассматривая меня в упор. Наконец он едва заметно пожал плечами и протянул руку.

      – Сними ее.

      Я не сразу поняла, что дядя имел в виду. Затем вдруг осознала: да я ведь прежде не видела его рук без перчаток! Тонкие, бежевые, они не привлекали внимания. Я поспешно стянула перчатку с правой руки… И с усилием сглотнула образовавшийся в горле комок, увидев дряблую кожу, синеватую, словно у покойника. Вены бугрились.

      – Я умею забирать чужую боль, раньше пригоршнями собирал ее в ладони. Боль льнула к рукам, цеплялась за них. Пальцы словно горели, – тихо сказал Фернвальд. Я перевернула его руку ладонью вверх. Линию жизни перечеркивал уродливый шрам. Дядя вдруг добавил с какой-то особенной злобой: – В этом не было почти никакого смысла. Всю боль не отнимешь, она вернется к хозяину и возьмет реванш. В итоге страдать будете оба. Единственный верный способ – вылечить. Но как раз лечить я не умею.

      – Руки сильно болят?

      – Уже нет. Ноют в непогоду.

      Фернвальд надел перчатку, легко помассировал запястье.

      – После смерти дочки я полгода не мог и пальцем пошевелить.

      – Дочки?..

      – Я разве не говорил? Ты живешь в ее комнате.

      Он впервые перешел на «ты». Потолок в форме купола, нарисованные дракончики: теперь все встало на свои места.

      – Не